Сто двадцать лет со дня рождения Фадеева, одного из лучших соцреалистов

Ровесник века и Эпохи, Александр Фадеев родился 24 декабря 1901 года (на два года старше моей бабушки — то есть вполне мог дожить и до перестройки, и до 21 века), и прошагал более полувека со «временем-вперёд», печатным, художественным своим словом не отставая ни на шаг.

Родился Фадеев в Кимрах Тверской губернии в семье профессиональных революционеров. Отец — учитель сельской школы, народоволец, был сослан в Сибирь на каторгу. С 1908, со школьного фактически возраста Фадеев жил на Дальнем Востоке (отсюда его топографическое знание тех краёв и психологическое — слоёв населения, ставших движущей силой революции — отражённое в «Разгроме»).

Учился во Владивостокском коммерческом училище (1912—1918 гг.). В 1918 году вступил в РКП(б). В 1919—1921 гг. участвовал в борьбе с белогвардейцами и в подавлении Кронштадтского мятежа эсэров, меньшевиков и анархистов.

В 1921— 1924 годах Фадеев обучался в Московской горной академии. В 1924—1926 гг. был на партийной работе в Краснодаре и Ростове-на-Дону. Вскоре Александр Фадеев, уже молодой и узнаваемый писатель, переехал в Москву. Печататься стал с 1923 г. Большинство его произведений того периода посвящены Гражданской войне. Широкую известность Фадееву принесли повесть «Разлив» (1924 г.), романы «Разгром» (1927 г.) и «Последний из удэге» (1929—1941 гг.). В них автор раскрывает перед читателем черты характера, личности человека новой, социалистической эры. Фадеев наравне с Горьким может сичтаться одним из основоположников социалистического реализма в отечественной литературе.

В 1926—1932 гг. Фадеев был одним из лидеров Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП), это был период наиболее бурных дискуссий в писательской среде о том, каким должно быть художественное слово в СССР, какой стиль наиболее прогрессивен и соответствует социалистической реальности и строительству коммунизма. Разгром РАППа, связанный с работой в его рядах таких сомнительных персонажей, как Леопольд Авербах, для Фадеева не был разгромом его линии на социалистический реализм. В 1939—1944 и 1954—1956 годах Фадеев — секретарь, а в 1946—1954 гг. — генеральный секретарь и председатель правления Союза писателей СССР; с 1950 г. — вице-президент Всемирного совета мира.

Поскольку оргработа для большевика Фадеева не была чем-то посторонним или «в нагрузку» (начинал он именно с партйиной работы, в ходе которой писателем и стал), на нагрузку в Союзе писателей он никогда не жаловался. Сам из семьи народовольцев (их линией после разгрома «террористической» линии — было медленное воспитание новых поколений мирным путём, путём образования, просвещения, со школы — то самое «хождение в народ»), Фадеев прекрасно понимал после дискуссионного периода, который занял более десятилетия (и бесконечный спор, недоспоренный Маяковским ЛЭФ — РАПП, — лишь один из сотен случаев дискуссий) — что молодая советская литература нуждается не просто в талантах, но в организации, в направлении их неистовой творческой энергии, источник которой был открыт Великим Октябрём. «Искусство в большом долгу перед революцией» — сказал как раз об этом Ленин.

И всё шло для соцреализма в литературе, для СССР и для Фадеева — поступательно хорошо, даже в годы войны он оказывается вновь на передовой в литературе, и историю «Молодой гвардии» подхватывает «на перо» по заданию Сталина. Лично общается с матерью Олега Кошевого (не только общается с ней, но побуждает написать собственную «Повесть о сыне» в 1943-м году — то есть ещё до выхода своего романа, что подчёркивает его абсолютную бескорыстность, отсутствие тщеславия), собирает материал — не просто пишет документальную прозу, он сливается со своим произведением, конечно, и личностно. Поскольку это — следующий шаг к коммунизму, то самое поколение, которое воспитывалось в 1930-х, — и, например, фразу-восхищение выступлениями Вышинского на показательных процессах в Москве (из поздних редакций произведения изъятую) вкладывает Фадеев в уста одного из своих героев не случайно. Ему важна эта преемственность: вовремя выявленные в армии и партии пособники интервентов-нацистов, троцкисты-бухаринцы это те же самые враги, которые с приходом «орднунга» пытали комсомольцев, это была запоздалая месть задавленной контры…

Линия воспитания коммунистического человека, воспетого на самой ранней стадии его развития, в Гражданской — вот, продолжается даже в войне, даже вне работы школы (вместо класса — радиоволна, подпольно пойманная, транслирующая голос Сталина — Учитель на месте)! Комсомольцы, идущие в неравный бой с нагрянувшим вместе с нацистами «орднунгом» — не просто патриоты, не просто «защитники земли русской» (каковыми норовят изобразить их нынешние примирители красного с белым), это Коммунисты, это авангард общества, это та сила, тот стержень СССР, которая и победила в Великой Отечественной. Фадеев в характерах молодогвардейцев лелеет, художественно выписывает и футуристически прицеливает в будущие поколения — то самое дорогое, что было в жизни его и всего советского народа. А от народа трудового он себя никогда не отделял.

Если история одной цивилизации и один из её величайших моментов должны быть выражены одним только литературным произведением, то в СССР таким произведением вполне может служить «Молодая гвардия» Александра Фадеева, — писала вскоре после выхода французского издания романа газета «Леттр франсэз».

Роман «Молодая гвардия» экранизируется с небывалой скоростью — фильм выходит уже в 1948-м, фильм воспитательный, сильнейший.

***

Шедший по роду своей деятельности часто на шаг впереди других отраслей общественного производства, Фадеев и в послевоенном романе «Чёрная металлургия» поднимается к художественной высоте воспеваемого им социалистического труда и новаторства — прежде недосягаемой… Но, увы, роман летит в печь как только из-за темпов загнанный, понукаемый эксперимент на Магнитке заканчивается крахом (позже выяснится, что экспериментаторы шли в верном направлении — но текст романа уже не вернёшь). Тем временем Фадеев выполняет все свои орг-функции, способствуя поддержке талантов — но фоне собственных горящих и переписываемых рукописей…

«Чёрная металлургия», свёрнутый магнитогорский эксперимент — конечно, сильно подорвал психологическую устойчивость Фадеева, однако после смерти Сталина, которую он переживал как личную трагедию, писатель вновь берётся за этот роман, переписывает его, как переписыал по требованию Сталина «Молодую гвардию», вписывая роль партии туда, где её не было (если не считать внутреннюю партийность комсомольского подполья таковой)… Оргработа, повернувшаяся к писателю со своей послевоенной, насущной непосредственностью — иссушает творческие силы.

И вот Фадеев, который братьям-писателям отдал гораздо больше сил, чем собственному творчеству, — получает удар от партии, которая и была его судьбой, — удар такой силы, что только самоубийство становится для него пристойным выходом из ситуации.

В 1956 году с трибуны XX съезда КПСС деятельность лидера советских литераторов была подвергнута жёсткой критике. Фадеев был снят с поста председателя Союза, не был избран членом, а только кандидатом в члены ЦК КПСС.

Фадеева после публикации закрытого доклада Хрущёва (сделанного уже по окончании съезда) прямо называли одним из виновников репрессий в среде советских писателей. Прежнего любимца Сталина стали ожесточенно травить коллеги. Кто-то из них организовал против Фадеева анонимное письмо в Центральную ревизионную комиссию КПСС. В анонимке говорилось:

Центральный Комитет воплощает мудрость и чистоту нашей партии. Народ видит в нём любимого вождя коллективного, за которым пойдёт в любой бой. Каждый член ЦК должен быть достоин этого доверия и уважения народа. А член ЦК Фадеев недостоин. Пьянство Фадеева вошло в поговорку. В посёлке Переделкино жители называет закусочную «Фадеевской». В Союзе писателей ходит стих:

«Тогда мы видим генерального,
Когда он выпьет минерального.
Когда ж хлебнёт он натурального,
Тогда не видим генерального».

Про Фадеева говорили, будто это он «сдавал» писателей, которые пострадали в годы репрессий. Однако эти наветы опровергают многочисленные копии тех характеристик, писем и записок, которые Фадеев писал Молотову, Ворошилову, Берии, Генеральному прокурору СССР Вышинскому, в Главную военную прокуратуру с просьбами «рассмотреть» или «ускорить рассмотрение дела», учесть, что человек «осужден несправедливо» или что при рассмотрении вопроса был «допущен перегиб».

Фадеев как большевик остро переживал обвинения и клевету в свой адрес. Он много раз просил, чтобы его приняло руководство партии, пытался оправдаться, но его не слушали. 11 мая 1956 года, за два дня до гибели, опального литератора все-таки позвали к новому вождю — как бы предлагая ещё раз переписать свой прославленный, экранизированный, переведённый на несколько языков роман. И это было бы «реабилитацией» за всё, сгустившееся вокруг Фадеева после проклятого ХХ съезда. Помимо Фадеева, Хрущёв пригласил к себе и несколько оставшихся в живых членов краснодонской группы «Молодая гвардия», чтобы они всем коллективом повлияли на писателя. Новый вождь партии в духе уже начатой огульной реабилитации хотел «уточнить» роль Третьякевича, которого Фадеев в своём романе вывел под другой фамилией в качестве предателя (мол, — да, струхнул, да, предал, но всякий может оступиться, зачем же увековечивать его низость?). Интерес Хрущёва к Третьякевичу был не случаен. Говорили, что до войны Третьякевич дружил с сыном Хрущёва. Но, по свидетельству Валерии Борц, этот тонкий дипломатический разговор у Хрущёва не сложился, как большевик Фадеев сразу же раскусил, к чему такое представительное дачное собрание. Темпераментный Фадеев в какой-то момент вспылил и назвал генсека бывшим троцкистом, мгновенно покинув территорию дачи. Ясно, что злопамятный Хрущёв такого выпада писателю уже не простил бы…

Кроме того Фадеев же переживал острый творческий кризис: что-то было тут напоминающее неуспех выставки Маяковского и его личные неудачи (у Полонской), совпадение негативных факторов. Писатель никак не мог закончить свой последний роман «Черная металлургия», — ибо действительность и участие КПСС в этой действительности, руководящее участие подводило, — Фадеев чувствовал, вероятно, что уже не может создать ничего яркого. И тут — словно оборвалась нить надежды на незыблемость своих прежних литературных достижений. Править ещё раз «Молодую гвардию» — и ещё по воле этого бывшего лакея Сталина, в литературе тёмного настолько же, как и в научном коммунизме?!

Фадеев уезжает в Переделкино и пишет нижеследующее письмо (да-да, и Маяковский писал «товарищу правительству):

Предсмертное письмо А.А. Фадеева в ЦК КПСС. 13 мая 1956

Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественньм руководством партии, и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы — в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены, или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски ценное, способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40 — 50 лет.

Литература – это святая святых — отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, из самых «высоких» трибун — таких, как Московская конференция или ХХ-й партсъезд, — раздался новый лозунг «Ату ее!». Тот путь, которым собираются «исправить» положение, вызывает возмущение: собрана группа невежд, за исключением немногих честных людей, находящихся в состоянии такой же затравленности и потому не могущих сказать правду, — и выводы глубоко антиленинские, ибо исходят из бюрократических привычек, сопровождаются угрозой все той же «дубинкой».

С каким чувством свободы и открытости мира входило мое поколение в литературу при Ленине, какие силы необъятные были в душе и какие прекрасные произведения мы создавали и еще могли бы создать! Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и называли это «партийностью». И теперь, когда все можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность — при возмутительной дозе самоуверенности — тех, кто должен был бы все это исправить. Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в положении париев и — по возрасту своему — скоро умрут. И нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить…

Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими с крестьянами, наделенный богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединенная с прекрасными идеалами коммунизма. Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком, неисчислимых бюрократических дел.

И даже сейчас, когда подводишь итог жизни своей, невыносимо вспоминать все то количество окриков, внушений, поучений и просто идеологических пороков, которые обрушились на меня, — кем наш чудесный народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутренней глубоко коммунистического таланта моего. Литература — этот высший плод нового строя — унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже то1гда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина.

Тот был хоть образован, а эти — невежды. Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять.

Прошу похоронить меня рядом с матерью моей.

Увы, позицию «партии» — хрущёвскую предательскую позицию относительно Сталина Фадеев всё-таки принял, назвав его сатрапом. Слово неудачное и неточное — понятно, что тут писатель припоминал вождю подлинному его назидания и требования исправлений в «Молодой гвардии». Однако и здесь сравнение после оскорбления — не в пользу Хрущёва. Это был прощальный выстрел не только в себя — боль и трагедию Фадеева спустя десятилетия понял советский народ, утративший под командованием идейного последователя Хрущёва Горбачёва — СССР… И ошибки ведения эксперимента «Чёрной металлургии» и тотальную ошибку десталинизации — всё советскому народу видно стало с утратой всей десятилетиями строившейся лестницы в коммунизм. А Фадеев крепко держался за её перила, не теряя прицела-направления на полпути — и его всякая мелкотравчатая завистливая шваль от лестницы пыталась отстранить, сбросить вниз…

***

Обнаружил застрелившегося отца его малолетний сын Миша, когда поднялся в кабинет писателя, чтобы позвать его к обеду. Писатель лежал на диване, обложенный подушками (старательно прятал звук выстрела), в луже крови. На прикроватном столике лежало письмо, адресованное ЦК КПСС. Когда письмо захотел забрать следователь Одинцовской прокуратуры, его упредил сотрудник КГБ: «Это не для вас».

Жене Фадеева актрисе Ангелине Степановой, находившейся в Югославии на гастролях вместе с театром, не стали рассказывать о случившемся. О трагедии она узнала лишь в Киеве, купив в аэропорту газету, где был помещён портрет мужа в чёрной рамке и сообщение, что тот покончил жизнь самоубийством, находясь в состоянии алкогольного опьянения. Узнав потом о предсмертном письме мужа, она обратилась к властям с просьбой дать ей возможность с ним ознакомиться. Но ей категорически отказали. О его содержании Степанова смогла узнать лишь в 1990 году, когда письмо было опубликовано в одном из журналов.

Застрелился же Фадеев вовсе не на почве пьянства, как подло писала хрущёвская «Правда», хотя в конце жизни он действительно пил крепко. Однако при вскрытии эксперты не нашли в его крови следов алкоголя. Писатель вообще последние дни перед смертью был совершенно трезвым, что отмечали все его знакомые и родственники. Более того, известно, что Фадеев долго и тщательно готовился к тому, чтобы свести счёты с жизнью. Ездил по памятным местам, посещал старых друзей, будто прощаясь с тем, что ему было дорого…

Очеивдно, что Фадеев, как художественно чувствующий очень тонко человек — понимал, как уходит, теряет необходимый напор «времявперёд», которое столь старательно разгоняли и прицеливали в коммунизм несколько поколений большевиков. Ровесник века, он даже в малейшем отступлении, в ревизии, в хрущёвском докладе — предвосхищал, понимал крах всего великого дела, которому служил своим талантом писателя и организатора писателей. Он произвёл собственное «обнуление», как и Маяковский — в тот момент, когда ни одного шага в сторону ошибочную, обывательскую (как Третьякевич по версии Хрущёва — «оступился, с кем не бывает?») ещё не успел сделать. Литературное тело и дело Фадеева (как мы поняли теперь — далеко не его личное, а именно общественное, генеральное), чьи чаяния и высокий взлёт художественного слова в «Чёрной металлургии» не оправдала КПСС с новым ЦК — требовало окончания пути на высокой ноте, пока не раздались ноты низкие, унижающие…

Фадеев ушёл, не предав ни Эпохи, ни своей важной роли в ней — так что не ищите далеко жертв подлого хрущёвского доклада после ХХ съезда. Фадеев — был одной из первых жертв. А что натворил уже на международном уровне этот доклад — мы писали осенью (в Венгрии, например, в том же году).

Дмитрий Чёрный, писатель

---

Материалы по теме:

С днём рождения Леонида Леонова, товарищи!

«Чего же ты хочешь?» — роман о будущей контрреволюции

Так кто же уморил Горького за книгу «Канал имени Сталина»?