Об «ублюдках из обкома». Как снимали «Иди и смотри»

Есть в истории нашего советского кино фильмы «поворотные», ставшие своеобразной точкой невозврата. Фильмы, которые гремели по стране — а вскоре и страны этой «благодаря» таким фильмам не стало. Глубоко убеждён, что процесс самоликвидации советского народа как субъекта истории — происходил именно на надстроечном уровне, в первую очередь в области культуры, там, где по прикидкам историков и теоретиков марксизма-ленинизма (в частности Ацюковского) должна была свершаться коммунистическая революция, «революция сверху»… Ацюковский выдвигает парадоксальную для нас нынешних версию о том, что контрревлюция в СССР происходила как раз тогда, когда в случае планомерного развития, без перестройки — СССР как раз и должен был перейти на новый уровень развития производительных сил, именуемый коммунизмом. Оставляя пока саму эту версию в сторонке (для отдельного обсуждения, на основе текста автора), обратим внимание наше на то, что киноискусство в перестроечном СССР было развито очень высоко, и чрезвычайно высоко, мгновенно было его влияние на умы 290 миллионов граждан СССР, поголовно грамотных, эстетически развитых.

И вот то самое приведшее к августу-1991 «горе от ума», смещение нравственных ориентиров с классовых пролетарских позиций на уровень абстрактного гуманизма, обострение переживаний «либеральной совести», имплантированной классовым врагом в сознание советских граждан в несколько этапов (первый был в период хрущёвской «оттепели») — имело место, причём место весьма обширное (если по длительности фильма считать — умножьте киночасы на часы личного времени, на человеко-часы многомиллионного СССР) сперва в трансляции личных «исканий» советско-антисоветской интеллигенции, трансляции с использованием силы воздействия «важнейшего из искусств».

Проще говоря, личные нравственные позиции, которые прежние пламенные коммунисты (имя Элем расшифровывается: Энгельс-ЛЕнин-Маркс) и советские писатели (Алесь Адамович) в ходе перестройки стремительно меняли на противоположные, пробуржуазные — становились достоянием масс. Но Система, надо признать, Советская общественная система отбора кинопроизведений для показа массам (Госкино СССР, Мосфильм) — отчаянно сопротивлялась внедрению «нового мЫшления» и «новой совести». Как это происходило, у нас сегодня есть возможность проследить в нижеследующей статье. На примере съёмок и досъёмочного периода фильма, который в итоге стал называться «Иди и смотри», а не «Убить Гитлера». Да и убийство младенца-Гитлера, прописанное в сценарии — ушло с повестки съёмок (просто стрельба по плакату была), хотя, и в этом запредельном бреду (для Советской Совести, воспитанной на классовой морали, важно не что Гитлер, а всё-таки что младенец — зачем, с какой целью такое показывать на экране? чтобы убийство на киноэкране вошло в обиход, и ведь так будет скоро! — по этой же причине, по гуманности советской, пролетарской — и лечили военнопленных, и позже отпускали и после работ в СССР домой, в Германию) воплощался нравственный кризис недавних пламенных коммунистов в Союзе кинематографистов СССР, что предрекало гибель и их Союзу, и всему Союзу ССР.

Сам я — заранее сознаюсь, «пастернакА не читал», то есть фильма не смотрел — поскольку всегда, смолоду берёг личное время от такого рода сенсаций. Но одноклассники мои, Пашка Учитель (гражданин США ныне) и Димка Михайлов (состоятельный ныне буржуа), конечно, бегали на премьеру фильма, они всё новомодное бегали смотреть, и впечатления их были сильными, шоковыми. От того что «так можно» (снимать и поступать с гражданами СССР), от деморализующих бесконечным и неотмщённым фашистским террором мирного населения реконструированных «ужасов войны» (а нацисты как раз и рассчитывали лишить человеческого облика и способности к сопротивлению советских таким образом, унизив и запугав зверствами). Главное впечатление ровесников, Пашки и Димки, конечно, было от последствий изнасилования немцами деревенской девочки, возвращающейся со свистком — вот по их впечатлениям я и судил о фильме, мне и их хватило, своё подростковое воображение я как мог оберегал (для дальнейшей писательской работы).

Подобных «Иди и смотри» фильмов, показывающих советский народ-победитель не героем, а напротив, лёгкой жертвой фашистов и слабоумным ублюдком — потом было много. Это историческое самоуничижение при явной попытке абстрактно гуманизировать Великую Отечественную войну, приравнять в ней стороны (помните обманный, эскапистский императивчик ещё один времён перестройки? — «в гражданской войне победителей не бывает») — было явлением для второй половины 1980-х и начала 1990-х тотальным, нашедшим выражение и в поэзии. Вот, например, какую в 1995-м году «приписку» сделал к своей вполне изначально советско-патриотической (написанной, что важно, в первой версии, оканчивающуюся «Комсомольским собранием» — до начала перестройки, в 1984-м), хрестоматийной уже поэме «Сталинградская хроника» коллега одного моего товарища по кабинету, по работе в «Нашем Современнике» Юрий Кузнецов:

Простота милосердия

Это было у нас на войне,
Это Богу приснилось во сне,
Это Он среди свиста и воя
На высокой скрижали прочёл:
Не разведчик, а врач перешёл
Через фронт после вечного боя.
Он пошёл по снегам наугад,
И хранил его – белый халат,
Словно свет милосердного царства.
Он явился в чужой лазарет
И сказал: – Я оттуда, где нет
Ни креста, ни бинта, ни лекарства.
Помогите!.. – Вскочили враги,
Кроме света, не видя ни зги,
Словно призрак на землю вернулся.
– Это русский! Хватайте его!
– Все мы кровные мира сего, –
Он промолвил и вдруг улыбнулся.
– Все мы братья, – сказали враги, –
Но расходятся наши круги,
Между нами великая бездна. –
Но сложили, что нужно, в суму.
Он кивнул и вернулся во тьму.
Кто он? Имя его неизвестно.
Отправляясь к заклятым врагам,
Он прошёл по небесным кругам
И не знал, что достоин бессмертья.
В этом мире, где битва идей
В ураган превращает людей,
Вот она, простота милосердья!

Да, вот такая фантастика… «Все мы братья, – сказали враги» — какой прекрасный в своём антиисторизме афоризм!

Конечно, чего стоят коммунистические идеи — благодаря которым в 1942-м побеждали (перечитаем ту же «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, не перегруженную идеологией — советские побеждали своим способом организации, коллективизмом и коммунистической единой волей), но которые в ходе перестройки превратились в пыль? «Ни креста, ни бинта«… А ведь, наверное, если б был «вагон иконок» периода Русско-Японской, то побеждали бы скорее и легче, с полковыми попами вместо комиссаров и политруков — да? Если бы у РККА вместо «пентакрия» был крест православный — да? Увы, при жизни не удалось задать эти риторические вопросы автору поэмы, хоть разок и виделись в том самом кабинете (тогда поэмы не читал ещё)…

Позже все эти и подобные этим ереси воплотит на экране в гламурном кинце с невообразимыми шелками, одеждами (он вообще — жертва клиповой антуражности) и «секасами» в фильме «Сталинград» Фёдор Бондарчук. Там уже факт сожительства с фашнёй советской девушки (проституцию по сути), убранной красиво, с макияжиком явно невоенного периода («Машка-промокашка, подстилка фашистская» — дразнят её пацаны, хотя до этого ли, до секса ли вообще было в воюющем городе имени Сталина?!!) — преподносится как норма, а вот осуждающие это советские выглядят выродками, затравившими симпатичную девушку, которая просто хотела выжить. Кстати, насчёт нежелания каких-либо такого рода отношений — очень точно написано «В окопах Сталинграда». Сознание и организм идейно мотивированного солдата настраивается ещё до боёв совсем на другое, на истребление врага, без пощады и к себе, а «это» расслабляет, деморализует и предвещает только гибель… Но — куда понимать такое Феде Бондурачку? Войн не нюхавшему московскому мажору с улицы Горького, снимавшему разве что для «афганцев» учебные фильмы про пифпаф…

И сам же заслуженный фаллоимитатор постсоветского кино, опять же с неуместной эротической своей хрипотцой говорит о московских жертвах бомбёжек 1941-го закадровым голосом, на фоне обдуманного, уютного антуража развалин (!!!) — где, собственно, в ледяную осень/зиму 1942-го и развалин-то мало, зато полно мест «которые только что оставили хозяева» (такое давал он техническое задание своим высоко оплачиваемым антуражникам-декораторам). На О2-ТВ в 2013-м, после выхода фильма мы спорили об этом долго с ними, упитанными и братковатым художниками фильма… «Не ищите в фильмах исторической достоверности» — заявлял мне с характерным рыночным говорком оппонент! Прямым текстом… «Икона божьей матери облетала Москву!» (ложь, миф конца 1990-х — миф Александра Проханова, автор точно известен — до этого ли тогда, в 1941-м было!!!) — вот такая у них фактурка-штукатура, у бондарчуковских подручных…

Это когда все лежали по окопам и землянкам, и наши, и немцы — а жители Сталинграда прятались по подвалам, у Бондарчука — сплошной уют и эротика. Недоснимал, видимо, в клипах любимую тему… У Феди Бондарчука — вполне комфортная выходит война-мать-родна! С ковриками на стенах, без холода и обморожений — но с, напротив, очень стильной и лёгкой одежонкой дамъ… По фантастичности это кино превзошло «Обитаемый остров» (тоже снятый на государственные миллионы).

Вот так антиисторизм «версии» Климова, начинавшего движение в этом направлении в конце 1970-х — потом, после самоубийства СССР и вырождения советского кино переходил в мейнстрим и вообще голливудчину, далёкую от исторической правды, от накала войны, в которой мы победили не благодаря бондарчуковским антуражникам и макияжикам… Фильм его с неуместным названием «Сталинград» снят целиком на госсредства — за наш с вами счёт то есть. Злая ирония судьбы тут ещё и в том, что с отстранения от руководства СК СССР его отца, Сергея Бондарчука — начался развал Союза кинематографистов, о чём мы писали отдельно. И Фёдор Сергеевич продолжил в кино… линию главного оппонента и откровенного врага советского патриота и гения Сергея Бондарчука — гламурный «Сталинград» его сына это типичная климовщина. Правда, переходящая в голливудчину уже. Предательство сынов, разорванное в клочья взаимопонимание поколений — и на этом уровне.

Кузнецовская же антиисторическая нотка христианства там, где в масштабе народов сошлись насмерть нацизм (got mitt uns — воинствующий идеализм) и марксизм-ленинизм (научный атеизм, диалектический материализм) — очень тоже характерна для пересмотра всей Великой Отечественной и Второй мировой теми, кто смирился с самоубийством СССР, с «гибелью коммунизма». У Кузнецова, конечно, не как у Климова — по силе визуального воздействия «самоедство», самоуничижение, ретроспективное оскотинивание народа-победителя, — у поэта просто попытка в «высших мирах», на уровне додуманного образа и выдуманной истории внедрить постскриптум в 1942-й официальную ельцинскую доктрину «примирения и согласия» — но ведь удивительно верное созвучие с моралью (если так можно её назвать) «Иди и смотри»?

Итоги вырождения советского кино в этом направлении легко увидеть в фильме Германа «Хрусталёв, машину!», и теперь ещё в «Зое», отвратительной картине, снятой тоже по прямому заказу путинского государства — экс-министра, поклонника Маннергейма Владимира Мединского, по его сценарию (где немец писает на Зою — откуда такие исторические подробности). А начиналось это вырождение с «Покаяния» и «Иди и смотри»… Да и сам на первом этапе радушно, гостеприимно помогавший Элему Климову снимать фильм Пётр Машеров, упоминаемый ниже в тексте, умер вскоре очень странной смертью — которую связывают с борьбой группировок в брежневском ЦК…

Всё тут как-то загадочно сходится: побеждали не прежние победители, побеждали пораженцы…

Дмитрий Чёрный, гражданин СССР

---

Любопытную и наглядную историю находим в книге воспоминаний Даля Орлова «Реплика в зал. Записки действующего лица»:

«Те в кино, кто помнят семидесятые годы, а, значит, еще живы, а также те, кто только понаслышан о них из легенд, книжек, публикаций, возможно, ждут: а что скажет автор о своем участии в удушении знаменитого фильма Элема Климова «Иди и смотри»? Ведь сам-то Климов просто ужасы рассказывал…

Сейчас расскажу и я — честно, как на духу. Расставлю, как говорится, точки не только над i, но и везде, где им полагается быть…

Можно понять руководителей Минской студии, а также ЦК республиканской компартии, который возглавлял тогда бывший школьный учитель, бывший партизан, Герой Советского Союза, кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС Петр Миронович Машеров. Конечно, они обрадовались, когда узнали, что такой известный режиссер как Элем Климов вместе с местным писателем Алесем Адамовичем, автором повести «Я из огненной деревни», будут делать фильм о белорусских партизанах. Да еще при поддержке «Мосфильма»!

Машеров выделил режиссеру большую квартиру в центре своей столицы, обеспечил персональным транспортом. Он отложил все дела и за два дня облетел с Климовым на вертолете республику, показывая и рассказывая, где и как белорусы здесь воевали. Ему, видимо, представлялось, что вот теперь, наконец, на экранах появится нечто, действительно, небывало значительное, через что весь мир узнает о несравненном геройстве его народа.

Через некоторое время Климов и Адамович представили белорусам литературный сценарий, а потом и режиссерский. По режиссерскому, известно, фильм видится почти воочию, — что будет на экране, кто и что говорит, где и сколько молчат, сколько и какой потребуется музыки, шумов, что — днем, что «в режиме», какую подтащить технику, сколько и на что потребуется пленки, — полная ясность…

И вот когда в республике все это прочитали, то впали в сильную озабоченность. Перед ними оказалась не поэма о подвигах, которую ждали, а нечто противоположное: подробно, с жестокой откровенностью было представлено гитлеровское изуверство — это с одной стороны, а с другой — партизаны были показаны грязными, предельно убогими, зачастую лишившимися человеческого облика.

В Москве считали, что поскольку картину курирует сам Машеров, то пусть, мол, белорусы сами и разбираются с возникшими проблемами. Белорусская же сторона норовила свалить проблемы на Москву, на руководство Госкино. Пошла переписка. «Я был «диспетчером», — рассказывает Борис Павленок, — слугой четырех господ, доносящим до съемочной группы претензии всех сторон — ЦК Белоруссии, «Мосфильма» и «Беларусьфильма», а также руководства Госкино».

В центре фильма должен был стоять подробно разработанный эпизод — гонка вокруг большого лесного болота. Адская круговерть: партизаны пытаются настигнуть немецкий отряд, а тот, убегая, преследует преследователей. Собака гонится за собственным хвостом. Страшные физические муки испытывают и те и другие, причем, муки одинаковые. Зрителей призывали в равной степени сострадать и тем, и другим, поскольку эти пробирающиеся по болотам, теряющиеся силы, истекающие кровью, падающие от усталости противоположные силы страдают в равной степени. Может быть, режиссер хотел развернуть на экране метафору: войны бессмысленны, они равно губительны как для проигравших, так и для победителей. Может быть… Но он не учитывал, что не на белорусской земле пристало разворачивать метафоры абстрактного свойства, они не очень уместны там, где десятки и сотни деревень вместе с жителями сожжены фашистскими пришельцами…

— Почему надо сострадать немцам, в той же степени, что и партизанам? — спрашивал я Элема, когда мы обсуждали с ним поступавшие со всех сторон замечания по сценарию. — Им, этим немцам, что им мешало сидеть дома? Зачем они приперлись к чужому болоту? Сидели бы дома и не пришлось бы страдать! Это же наше болото, чего они тут бегают?

Элем отвечал, что маленький конкретный человек, которого послали на бойню, страдает вне зависимости от того, какую историческую силу его вынуждают представлять. Это же, мол, общечеловеческая идея.

— Но с нашей стороны война-то была отечественной, не так ли? Враг пришел на нашу землю. При всей значительности общечеловеческих идей, здесь решалась проблема конкретно-историческая — быть нам или не быть.

Каждый стоял на своем.

И еще был один смысловой узел в сценарии, вызывавший ожесточенные сшибки с авторами: озверевший от перенесенных потрясений мальчик Флера в финале стреляет в портреты Гитлера, которые даны в обратной ретроспекции: от последнего, до Гитлера-младенца на руках матери. Флера стрелял и в младенца. Смысл картины мгновенно перекашивался: возможно, зло и предопределяется генетикой, но наш подросток, стреляющий в младенца, смотрелся не мстителем за попранную Родину, а прямым изувером. Нормальный человек, видящий убиение еще ни в чем неповинного младенца, испытает только ужас и отвращение к стреляющему, каким бы «пострадавшим» его ни представлять.

Но и с этой позиции Элем не желал сдвинуться. В расстреле младенца ему виделся особый смысл, который не дано было постигнуть никому, кроме как ему и Адамовичу.

Так нашла коса на камень. Тупые дуболомы из власть придержащих не давали развернуться фантазиям смелого художника, имевшего сказать человечеству свою истину о войне и белорусских партизанах. Власти настаивали, художник упирался. Когда в Госкино и на Белорусскую киностудию поступил очередной и, как всеми ожидалось, окончательный, наконец, вариант режиссерского сценария, стало ясно, что две только что описанные принципиальные позиции остались без изменений.

Нынешний продюсер, попав в подобную ситуацию с каким-нибудь норовистым режиссером, поступил бы просто — убрал этого и позвал другого (так было много раз и в СССР — вспомним, например, «Рабу любви», затеянную эстетом Рустамом Хамдамовым, а законченную Никитой Мигалковым). И никто бы не возмутился. Но зато, комментируя прошлое, мы почему-то все обряжаем в такие пышные кружева одних лишь идейных противостояний, что здравый смысл уже и не просматривается.

…Во множестве интервью Климов напирал на то, что добрым гением его проекта «Убить Гитлера» был хозяин республики Машеров, что с его одобрения начинался проект, — и это правда. Но Климов нигде не сказал, что и остановлен проект был по требованию Машерова! Последнее, конечно, не согласуется с апокрифами о его особой любви к Климову, но дело обстояло именно так. Однако, по порядку…

В 1996 году вышла книга В. Фомина «Кино и власть». Последняя обложка наполовину занята текстом Алеся Адамовича: «Сколько талантливейших произведений было изувечено цензурой, сколько было уничтожено еще в зародыше, на стадии замысла». Как же он прав! И как же, хочется добавить, важно, восстанавливая истину о прошлом, по возможности еще и не врать задним числом. А то наврет иной свидетель в мелочи, а ему и в крупном не поверят…

Откроем помещенное в этой книге интервью с Элемом Климовым, найдем то место, где про «Иди и смотри» («Убить Гитлера»), про то, как в Минске «останавливали» работу над картиной.

К моменту данного интервью Климов давно покинул руководство союзом и долгих десять лет ничего не снимал. Может быть, поэтому его память «слетела с колков» и стала воспроизводить нечто просто фантастическое?

Вот он сообщает: «Неожиданно в Минск прикатили Павленок и Даль Орлов», чтобы «убить фильм наповал». Он рассказывает о некоем шофере «Волги», на которой нас с Павленком, якобы, возили, и мы, сильно выпившие, вслух строили планы будущего изничтожения фильма, а шофер потом все Климову и передал. «Так что сценарий казни был нам известен наперед», — удовлетворенно замечает режиссер.

Тут всему хочется поверить, но приходится сделать нешуточное уточнение: я, действительно, в Минск приезжал, но приезжал один, без Павленка! Один! Кого же мог возить тот стукач-шофер?! Если меня одного, тогда, значит, я громко разговаривал сам с собой, вслух выдавая шоферу свои коварные планы. Бред какой-то…

…Утром прибыл в Минск, меня встретили и прямо с вокзала повезли в ЦК партии к секретарю по идеологии Александру Трифоновичу Кузьмину — для знакомства и, как оказалось, своеобразного инструктажа.

Кузьмин был не молод (в войну тоже партизанил), с интеллигентными мягкими манерами, с умным, этаким усмешливым взглядом. Он и поведал мне печальную историю от начала и до конца: как сначала Машеров увлекся замыслом фильма, даже пролетел с Климовым на вертолете по партизанским замкам, и как он крайне огорчился, когда прочитал сценарий.

Он просто подавлен, — говорил Кузьмин, — В таком направлении работу продолжать нельзя. Я неоднократно беседовал с Климовым, пытался его убедить, все напрасно… Знаете, — сокрушался Кузьмин, — у меня сложилось впечатление, что он не очень образованный человек. Он не понимает важных вещей….

…Так на самом деле обстояли дела с климовским «добрым гением» Машеровым. Но дальше в том же интервью Элем Климов, без всякого учета того, что я еще жив и память мне не отшибло, фантазирует вообще без всяких тормозов.

При входе в студийный зал для собраний, помню, был сооружен небольшой стендик с незамысловатой инсталляцией: портрет Гитлера, а на него направлена партизанская винтовка. Для чего это было сделано, не очень ясно, но, видимо, для агитации: вот, мол, как стараемся донести до начальства свой замысел. Глянув мельком, прошел мимо: не до экскурсионных впечатлений в тот момент было.

Народу на худсовет пришло много. Выступающие в основном хвалили режиссерский сценарий, особенно горячо это делал Алесь Адамович. Но один из ведущих режиссеров студии Игорь Добролюбов раскритиковал его в пух и прах, даже назвал позором для республики. Последним говорил я. Собственно, этого все и ждали: позволит Москва продолжить работу над фильмом или не позволит. Еще раз пришлось перечислить имеющиеся к сценарию претензии, сказать, что авторы ничего не сделали, чтобы их снять. Поэтому, сказал я при гробовой тишине, работа над фильмов приостанавливается, пока сценарий не будет приведен в надлежащий вид.

А теперь вернемся к интервью Элема Климова и выслушаем его рассказ о тех же событиях. Оказывается, когда я выступал, — повествуется в интервью, — Адамович и Климов вскочили, чтобы схватить ту винтовку и «жахнуть в упор» в выступающего! Так прямо и признается гуманист-художник в своем намерении: «жахнуть в упор» во вполне живого человека. Но не успел. «Наступила неожиданная развязка, — рассказывает Климов. — У нас был директор картины, пожилой, замечательный дядька. Он подошел к винтовке и, не зная, что она заряжена, почему-то нажал курок. И грохнул выстрел, да еще какой!»

Тут вынужден снова прервать исповедь мэтра для очередного уточнения: не только Павленка в тот раз в Минске не было, но и выстрела. На худсовете никто не стрелял! Климов это выдумал! И этот бред опубликован!

Это сейчас каждый день телевидение сообщает, что там и сям гремят выстрелы, падают мертвыми предприниматели, банкиры, мэры, губернаторы, журналисты. От выстрелов теперь и не вздрагивают. А в те времена покоя и застоя выстрел из винтовки, произведенный на большом собрании в киностудии, срезонировал бы на всю страну. В историю кинематографа вошел бы.

…Но фантастический сюжет этим не исчерпывается, он у рассказчика обрастает подробностями: «Что тут было! (После выстрела. — Д.О.) Все врассыпную. Женщины завизжали. Кто-то рухнул на пол. И в этот момент я увидел лицо Даля Орлова. Он в одну секунду все проиграл и понял, к чему шло дело, когда мы с Алесем вскочили и схватили друг друга за руки. Он весь побелел».

…Пожалуй, в хмельном угаре или, действительно, при нарушении мозгового кровообращения можно было придумать такое и рассказывать в интервью. Теперь, глядишь, какой-нибудь историк кино включит этот небывалый эпизод в свои труды, живописуя мрачные нравы застоя и готовность передовой интеллигенции выходить на худсоветы с боевым партизанским оружием наперевес. Как видим, самый незадачливый из историков уже включил — опубликовал в своей толстой книжке.

На самом же деле все закончилось очень буднично. Отзаседались и небольшой группкой перешли в кабинет директора киностудии. Настроение , понятно, у всех было подавленное. Кто-то, желая, видимо, разрядить обстановку, предложил: «Элем Германович, а вы загипнотизируйте Даля Константиновича, он все и разрешит!» И сюда докатилась молва о Климове-гипнотизере!

— Орлов негипнабелен, — мрачно отозвался Климов.

Как только я ушел из кинокомитета и больше не был для Климова «начальником», он перестал со мной здороваться. Идет мимо — не видит.

Я же теперь наблюдал за ним издалека — как критик в кинозале, как редактор журнала, рассказывающего о кино. Мы на своих страницах достойно повеличали творчество и личность трагически ушедшей Ларисы, подробно рассказали о фильме Элема «Лариса», регулярно публиковали репортажи со съемок «Прощания», а когда фильм был закончен, то и откликнулись большой доброй рецензией. Обвинить журнал в какой-либо предвзятости по отношению к творчеству режиссера Климова, замалчивании его работы и уж тем более в нарочитой негативности оценок — невозможно. Чего не было, того не было.

Потом стало известно, что Климов приступил, наконец, к съемкам остановленного когда-то фильма «Убить Гитлера». Теперь у него было новое название — «Иди и смотри».

…Важнее заглянуть в мемуарную книгу Бориса Павленка, поскольку я в то время в Госкино уже не работал, а он по-прежнему там заправлял и можно получить сведения из первых рук. Вот что пишет Павленок о новом варианте картины: «Сцена «Круговой бой» не вошла в материал, и от последнего выстрела в Гитлера авторы отказались». Вы помните, что это и были два пункта, вокруг которых кипели страсти — авторы на них настаивали, студия, комитет, республиканский ЦК — возражали. А меня, грешного, под горячую руку вообще чуть не «пристрелили».

Значит, позиция режиссера все-таки изменилась. Случись это раньше, может быть, Машеров, бывший командир партизанского отряда, не по книжкам Адамовича знавший войну, получивший Звезду Героя еще в 1944 году, и не возражал бы запустить «Иди и смотри» в производство сразу после того, как показал Элему Климова с вертолета места былых своих боев.

И ведь как славно все закончилось! Любо-дорого читать теперь на сайте «Кино-Театр.РУ» следующие, например, слова из представления этой ленты : «В финале фильма Флера исступленно стреляет в портрет Гитлера, брошенный кем-то в дорожную грязь. Еще и еще раз раздаются выстрелы, в промежутках между которыми словно оборачивается вспять история Германии. Документальные кадры возвращают нас в тридцатые, потом в двадцатые годы… Вот Гитлер в начале карьеры. Вот он — мальчик. Вот — младенец. И тут Флера опускает винтовку. Он ненавидит этого толстощекого малыша. Он знает его будущее. Но не может выстрелить. Захлебываясь слезами, пытается нажать на курок. Но не может… Такая метафора, такой емкий художественный образ доступен лишь подлинному Мастеру…».

Замечательная картина! «Гонимого системой режиссера» обеспечивают квартирой в центре Минска и личным транспортом, глава республики лично катает его на вертолете. От творца ждут кино о героизме белорусских партизан, вместо этого «твАрец» выкатывает поделку, где партизаны изображаются равнозначным фашистам зверьем!

Но за такое «виденье» его даже от производства фильма не отстраняют, а уговаривают (!) убрать наиболее вопиющие сцены! Притом, что в свободно-демократической РФ «нынешний продюсер, попав в подобную ситуацию с каким-нибудь норовистым режиссером, поступил бы просто — убрал этого и позвал другого». Наконец, режиссер «соизволяет» поменять сцену, а нынешние рецензенты-лобызатели с восторгом пишут про «метафору Мастера»! А сам «мастер» насочинял глупых историй про «злобных душителей картины»! Климов — рьяный антисоветчик, всё творчество которого направлено на борьбу против «системы». Браковали его киноподелки совершенно справедливо. А реальными, без кавычек, ублюдками из обкомов были те, кто протаскивали творчество таких вот климовых. К слову, сам Элем Германович, назначенный А. Яковлевым на пост руководителя Союза Кинематографистов, приложил руку к уничтожению советского кино. Вся та чернуха и порнуха, которая полилась на голову зрителя — заслуга «гуманиста» Климова.

Анастасия Богатырёва, «Прорыв»