Дни пленения и казни Зои, дни начала Нюрнбергского процесса

29 ноября 1941 года, 80 лет назад, нацисты казнили Зою Космодемьянскую, для них — диверсантку Красной Армии, для нас — одну из дочерей советского народа, то есть одну из нас. Ничего в ней не было такого, чего не было бы в том поколении, которое «вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил» — слова этого гимна писались в 1943-м, уже после героической гибели Зои, и в первом гимне СССР она незримо присутствует. Да, слова этого гимна писались и на полях сражений — слова её уже в петле «Нас 200 миллионов! Боритесь, Сталин придёт!», которые пересказывали местные жители, отлились стальным звучанием в тех самых квартовых мажорных интервалах Александрова, что ныне под другие слова исполняют как гимн России…

И как бы ни пытались своими экранизациями и прочей «мягкой» пропагандой новой российской (новорусской) идентичности Мединский и Ко эту связь советских людей прервать и переврать — подвиг Зои это зов, это камертон Эпохи, по которому сверяем мы свой боевой настрой, свою готовность бороться за то же, что двигало Зоей. А это не только родная земля, это — коммунистическое будущее нашего общества.

Фотографировавшие Зою (и не только её — некоторые даже домой отправляли эти фотографии, как отчёт о верной службе рейху) в момент и после казни нацисты — словно коллекционировали образы убитых ими «унтерменшей», для них — нелюдей, зверей, как это делают поныне охотники. Приподнимая морды убитых ими животных за рога или уши, сами улыбаются: «сейчас вылетит… то есть уже метко влетела пуля, поздравьте меня» Да-да, этот обыкновенный фашизм, это запредельное (уже за пределами жизни убитых ими) зверство тех, кто наделён высшим на Земле разумом — дорого обходится и человечеству, и фауне вообще, и им самим, охотникам в прямом и переносном смысле. Когда раса господ (ну, а кем ещё себя считают и нынешние охотники вроде Рашкина?) забирается в «лес» (ницшеанский?) чтобы выйти оттуда сверхчеловеком с дичью, с добычей…

Однако новый, коммунистический Человек — заглавную букву которого писатель-большевик Горький поставил на новый уровень, — доказывал во всём, в бою и в тылу, что он — выше арийской орды. Что он — морально и интеллектуально выше зверей, возомнивших себя высшей расой (точнее, именно по причине этой мнительности и ставших зверями европейцев — так-то они до и после были замечательными человеками, когда без приставки «сверх»). И выступлением Сталина на «Маяковской» 6 ноября 1941 года, и Шестой симфонией Шостаковича, и вообще сплочением коллективистского нашего общественного организма в борьбе с «коричневой чумой» — всем показывал советский народ, что с ним нельзя, не получится как с дичью!

Советский народ, советский Интернационал — матрица будущего человечества, коммунистического, единого, без границ, буржуев и армий. Он — а не арийцы в это будущее устремлён своей марксистско-ленинской, сталинско-освободительной (для Европы) идеологией. И потому Зоя — была одной из, но не какой-то особенной, я пишу это без угрызений совести. Монолитность советского народа (который обозвав винтиками по винтикам-республикам, по нациям-фракциям потом и разберут — вместе с индустрией и социализмом, недостроенной лестницей в коммунизм) — и была формулой победы. Некогда было разбираться, кто лучше — война не оставила времени на такие нюансы, практика, самая радикальная практика — война расставляла в уже наступающем от Москвы на Запад будущем всех на места, которые можно теперь считать постаментами или позорными столбами.

…Интересный я вычитал у Олега Смирнова в «Эшелоне» момент о том, как сдавался нацистам генерал Власов. Он находился в тот момент в отдельной командной избушке в лесу, где помимо него была его любовница-ППЖ и ординарцы, охрана. И когда Власов вышел с поднятыми руками, то сказал прямым текстом: «я генерал Власов, я перехожу на сторону рейха». Далее следовал текст на немецком (он хорошо знал этот язык) относительно ординарцев и любовницы. Он потребовал всех их расстрелять на месте, поскольку они были свидетелями его предательства — ну, фашистам не привыкать убивать, они так и сделали. Но в плане любовных утех генерал ничего не утратил — как потом рассказывал немецким офицерам Гиммлер, купили его дёшево, генералу с полагающимся почтением сказали «после войны у вас будет генеральская пенсия и достойный пансион, а пока — вот вам шнапс, сигареты и бабы«. Так что по убитой по его приказу на немецком любовнице он, наверное, недолго убивался… А тем временем верных присяге и СССР, коммунистов, комсомольцев, беспартийных оккупанты продолжали убивать.

Нет, не думали тогда эти фотографы, конечно, что умрут не от пули, а тоже на эшафоте, в петле. Конечно, не те конкретно солдатики вермахта, что запечатлевали казнь «поджигательницы» — а те, кто отдавал им приказы, кто возгонял до уровня коллективного безумия расизм, идею превосходства немцев над всеми прочими народами Европы и мира. Убийцы и истязатели Зои умерли по сравнению со своим командованием — лёгкой смертью (узнавший об этой казни не только из прессы, Сталин отдал приказ никого из этой дивизии живыми не брать). А вот те из нацистских убийц, фотографировавших свои расправы в назидание будущим поколениям арийцев (как браво очищали им лебенсраум), кто чудом выжил и в порядке гуманнейшей репатриации после плена в СССР всё же вернулся уже в другую, новую Германию — знали, что в те же самые дни, когда была поймана и казнена Зоя, начался Нюрнбергский процесс. Сталин пришёл!

И оказались в итоге в петле все эти напыщенные, прежде самодовольные и упитанные морды — правда, Геринга пришлось засовывать туда уже мёртвым, отравившимся. И Власов оказался в петле — так что возмездие свершилось вполне, в какой-то удивительно материальной, кольцевой симметрии, затягивающейся на шее агрессора и его пособника. Да, Зоя и все миллионы загубленных жизней граждан СССР — были отмщены. Кто к нам с петлёй придёт — в петле и окончится.

И тут не было уже волюнтаризма: петля настигла тех, кто был осуждён самой Историей и Человечеством, которое в ходе войны стало куда ближе к коммунистическому пути СССР (где равенство и братство народов, пролетарский интернационализм — незыблемая максима и истина), нежели к национал-социалистской утопии, истребительной для других наций, делающей бесчеловечность немецкой буржуазии национальным принципом превосходства и расправы над «унтерменшами».

В Нюрнберге, где проходили парады и съезды наци — судили не одних соратников Гитлера и военачальников, судили утопию национал-социализма, вырвавшуюся из пробирок ницшеанства и некритического идеализма, и покусившуюся на материальность лучшего для всех народов будущего. А им был и остаётся коммунизм, коммуна, обобществление средств производства, бесклассовое общество, нетоварное производство. Впрочем, когда добивавшим фашистского зверя в его берлоге советским было нелегко — об этом говорили не так много. Но много думали…

Вот, что писал Леонид Леонов, один из очевидцев Нюрбергского процесса:

Отправляясь в Нюрнберг, я дал себе зарок не браниться, как прежде, по адресу преступников войны. Правду не украшает и самая меткая ругань, а презрение невольно умеряет былую ярость. Каждый гражданин моей страны испытывает к этим людям то же чувство в той же мере, что и я, и у меня не хватает дарования усилить его в двести миллионов раз.

Следуйте за мною, я поведу вас в здание Нюрнбергского суда. Мы двинемся из Гранд-отеля прямо на северо-запад, вдоль бесконечной шеренги фантастических развалин. При виде их плохо верится, что еще недавно сюда ездили паломники полюбоваться на домик Дюрера и витражи Гиршфогеля. Нет у нас дорогих воспоминаний в Нюрнберге; ни Дюрер, ни Меланхтон не сумеют обелить позднейших прегрешений Нюрнберга; нас не тронут поэтому эти битые черепки и нечесаные космы рваной арматуры.

Нам придется идти долго, пока не станет тошно от зрелища опустошения и встречных теней, которые будут опускать перед нами дряхлые тысячелетние глаза, чтобы взглядом не прожечь на нас одежды, идти, пока не остановит часовой.

Это случится возле громадного серого дома с дверями, как могильные плиты. Американский солдат искоса взглянет на полосатый пропуск и бросит сквозь зубы: — Окэй. Потом нас поглотят лабиринты коридоров и лестниц, полные простудных сквозняков и людей, со всех концов мира притащивших сюда вороха протоколов и улик. К десяти все займут отведенные места, и тогда вступит в действие сложный механизм Международного Военного Трибунала.

Мы не гости в Германии и не паломники в Нюрнберге. Из этого злосчастного города мы хотим обратиться к женщинам земли, чтоб не допускали вредной и растлевающей лжи до своих ушей, к женщинам, от которых произойдут завтрашние поколения их поэтов, ученых и солдат. Время имеет склонность течь, история — смеяться, дети — достигать призывных возрастов. Сегодня у вас хватит собственного опыта продолжить эту мысль до конца. Если в первую мировую войну, мирясь с надвинувшимся ужасом, уже не о счастье для своих детей молили вы небо, а только были бы сыты, то еще недавно даже не о сытости шла речь, а лишь остались бы целы, пусть даже в звериной трущобке, пусть даже один на пятерых!.. Вот что наделал змий в Европе.

Они рассаживаются в пятнадцати шагах от меня, желтые, поношенные, седые. Они отличались спортивной жизнерадостностью, когда составляли инструкции по германизации Европы или “план Барбаросса”; линять они начали, лишь завидев собственный конец. Эти уже не чета плебеям Бельзена и Освенцима; эти не рядовые громилы, подводные пираты и потрошители, но мастера и аристократы своего дела. Звериная хитрость, этот разум подлости, светится у каждого в глазах, и любого из них дьявол взял бы себе в министры.

Есть странная, всякому известная, почти гипнотическая увлекательность в созерцании гада, когда хочешь и не можешь оторвать от него глаз. И вот мы часами смотрим на этих земноводных, стараясь прочесть их нынешние мысли. Но гадина живет в земле и стремится увернуться от человеческого взора, как бы стыдясь наготы и безобразия.

Я не знаю, как поступят с ними дальше — публично повесят возле рейхстага или проявят милость присуждением расстрела, или, по способу Геринга, положат на спины и рубанут по шее, так что до последнего мгновения будут видеть они топор возмездия.

“Фашистский змий”
“Правда” от 2 декабря 1945 года

Дмитрий Чёрный, гражданин СССР

---

Материалы по теме:

Юрий Гилев. Зоя гибла за булочку и за трамвайчик?!

Дотянется ли «Северный поток-2» до Юдихи и Пантелеево?

Татьяна Симакова о гневе соотечественников: «Считаю это флудом в комментариях…»