Ноябрьские бои 1917-го в Москве: в фотографиях, литературе и кино

О ходе Великой Октябрьской социалистической революции в Питере — сняты десятки фильмов, центральные моменты её имеют множество трактовок — и это, конечно, не от недостатка, а напротив, от переизбытка информации и мнений. Сколь бы противоположными мнения эти ни были, факты тут отрицать невозможно: революция была проведена большевиками сотоварищи практически бескровно и для начинающих в военном деле дилетантов весьма быстро. Революция эта была произведением марксистско-ленинского искусства. А вот о ходе, о продолжении пролетарской революции в Москве, где она уже не была ни молниеносной, ни бескровной, о ноябрьских боях Революции — и фильмов снято не так много, и книг написано гораздо меньше, чем о первом её, ленинградском этапе…

Из популярной художественной литературы тут можно вспомнить, разве что очень скромные и немногочисленные, почти бытовые зарисовки Пастернака о ходе ноябрьских боёв в «Докторе Живаго»:

Разгоревшиеся дрова вспыхнули и затрещали. Печурка захлебнулась пламенем. В её железном корпусе пятнами чахоточного румянца зарделись кружки красного накала. Дым в комнате поредел и потом исчез совсем.
В комнате стало светлее. Заплакали окна, недавно замазанные Юрием Андреевичем по наставлениям прозектора. Волною хлынул теплый жирный запах замазки. Запахло сушащимися около печки мелко напиленными дровами: горькой, дерущей горло гарью еловой коры и душистой, как туалетная вода, сырой свежею осиной.
В это время в комнату так же стремительно, как воздух в форточку, ворвался Николай Николаевич с сообщением:
— На улицах бой. Идут военные действия между юнкерами, поддерживающими Временное правительство, и солдатами гарнизона, стоящими за большевиков. Стычки чуть ли не на каждом шагу, очагам восстания нет счета. По дороге к вам я два или три раза попал в переделку, раз на углу Большой Дмитровки и другой — у Никитских ворот. Прямого пути уже нет, приходится пробираться обходом. Живо, Юра! Одевайся и пойдем.
Это надо видеть. Это история. Это бывает раз в жизни.
Но сам же он заболтался часа на два, потом сели обедать, а когда, собравшись домой, он потащил с собой доктора, их предупредил приход Гордона. Этот влетел так же, как Николай Николаевич, с теми же самыми сообщениями.
Но события за это время подвинулись вперед. Имелись новые подробности. Гордон говорил об усилившейся стрельбе и убитых прохожих, случайно задетых шальною пулею. По его словам, движение в городе приостановилось. Он чудом проник к ним в переулок, но путь назад закрылся за его спиной.
Николай Николаевич не послушался и попробовал сунуть нос на улицу, но через минуту вернулся. Он сказал, что из переулка нет выхода, по нему свищут пули, отбивая с углов кусочки кирпича и штукатурки. На улице ни души, сообщение по тротуару прервано.

Упомянутые в этом эпизоде Никитские Ворота действительно были местом наиболее ожесточённых боёв, поскольку юнкера были охотно допускаемы богатыми хозяевами к своим окнам для отражения «наступления хама». Была там, близ Никитских Ворот и моя пятнадцатилетняя бабушка, Людмила Васильевна Былеева-Успенская, которая тоже не могла пропустить исторических событий…

Перестрелки шли часто из окон в окна — по стоящему на втором плане зданию, с башенками (напротив храма, где венчались Пушкин и Гончарова), легко определить и место давно занятого сквером (у другой церкви) трёхэтажного дома под рекламой папирос. По иронии судьбы как раз на этом месте в 1980-х находился табачный ларёк, а так же ларьки «Квас» и «Мороженое».

Позволю себе добавить к этим весьма красноречивым фотографиям фрагмент из моей «Поэмы столицы», прежде не публиковавшийся:

видела бабушка и бои – любопытная и бесстрашная в свои пятнадцать, Милюня конечно же пошла к Никитским Воротам, когда там шли ожесточённые перестрелки и горел на бульваре громоздко стоящий дом князя Гагарина. часто, сидя у нас на Каретном на кухне напротив окна, погружалась в то тревожное вспоминание, едва ли не считая траектории пуль, пролетевших учтиво мимо неё, бабушка вспоминала с улыбкой свою смелость. очень хотела помочь отвозить раненных, наступающих со стороны Садового красногвардейцев – поехать с телегами. но не поехала, и правильно – районы тогда были в шахматном порядке красно-белыми, и везли-то к Пироговке, а там по пути как раз были юнкера… вглядываясь в фотографии последствий тех боёв (на Унион-театре, будущем «Повторного фильма» — и Высшие женские курсы, и «Чай, кофе 25% премия», напротив через будущую площадь «Папиросы дядя Костя» и прочее прошлое) пытаюсь не рассмотреть, но представить бабушку, вышедшую со стороны Арбата, из Мерзляковского или Скатертного. москвичи многочисленно, деловито, активно шагают мимо, почти как в октябре 1993-го шагал я сам, но от Моховой к Поварской мимо зеленоногой тумбы часов Test the West (на месте княжеского дома), бесстрашно слушая эхо выстрелов на Пресне… (как всё же правильно выбомбили красногвардейцы этот перегородивший бульвар княжеский дом – подсказывает наше пролетарское будущее, кольцо замкнулось зелено, гуляй – не прерывайся, не как на Петровских или Сретенских воротах, где частная собственность торчит домами наглыми) словно соблюдая некие семейные порядки календаря, не шокируя до наступления «паспортного» возраста матушка-История, однако, двум нашим поколениям выдала события схожие – вовремя и на долгое осмысление, а кому-то и на мгновенное решение.

В Москву революция входила артиллерийскими залпами — правда, весьма и весьма точно наносившимися по Кремлю, захваченному юнкерами. Юнкера, кстати, первыми и расстреляли у кремлёвской стены весь кремлёвский гарнизон, который был на стороне революции — расстрелянных просто сбрасывали в ров, чем и предопределили место будущего «красного» некрополя.

И красногвардейцев, погибших в ходе уличных боёв — потом хоронили там же. Нынешний Ветошный переулок, что за ГУМом, например — вообще-то в СССР назывался проездом Сапунова, одного из погибших юных красногвардейцев — но в 1994-м году Лужков счёл его имя недостойным этого места…

Но не одни Никитские Ворота были так жестоко изрешечены и выжжены боями красногвардейцев с юнкерами. Наступление на Кремль шло и по Остоженке — и юнкера в данном узловом участке имели очень выгодные пулемётные гнёзда — на Храме Христа-спасителя. Кто их туда пустил, спрашивать наверное не нужно — ясно что попы. Там, на Остоженке-13 был убит Пётр Добрынин, молодой рабочий, один из организаторов Красной гвардии Замоскворечья — его именем (фамилией) названа станция метро и площадь близ завода, где он работал.

Вот так выглядела Красная гвардия самой первой своей поры… Горожане! За спиной у них легко угадать гостиницу «Метрополь». Они стоят как раз на месте будущего памятника Карлу Марксу. Это уже после того, как юнкеров выбили из Кремля, на радостях — но прицел всё в том же направлении, Охотного Ряда, «никакая контра не уйдёт от нас»…

Неустанно вглядываюсь в эти лица, на первом и втором плане. Среди них может быть бабушкин старший брат Василий Васильевич Былеев-Успенский, большевик и тоже красный комиссар, но Пресни. Но его фотографий в архиве семьи вообще нет. Известно только что был усат и голубоглаз. Так что угадаю по чертам лица вряд ли, даже если случайно встречу… Впрочем, важно ли — вот уже черты лиц, из которых соберётся за два десятилетия Советский, Новый человек. С большой горьковской буквы.

А вот так выглядели те господа юнкера, что перебили кремлёвский гарнизон и спровоцировали в Москве первый эпизод Гражданской войны. Что-то всё же имеется отличительное в их чертах — не скажешь тут «брат на брата», «русские убивали русских», читается что-то отталкивающее, надменное, верно?

Ненадолго вернёмся в роман Пастернака, в роман, считающийся антисоветским. Но даже в нём (как будто списанный с героев Достоевского) бывший красный командир Стрельников накануне самоубийства объясняет Живаго:

Был мир городских окраин, мир железнодорожных путей и рабочих казарм. Грязь, теснота, нищета, поругание человека в труженике, поругание женщины. Была смеющаяся, безнаказанная наглость разврата, маменькиных сынков, студентов белоподкладочников и купчиков. Шуткою или вспышкой пренебрежительного раздражения отделывались от слез и жалоб обобранных, обиженных, обольщенных. Какое олимпийство тунеядцев, замечательных только тем, что они ничем себя не утрудили, ничего не искали, ничего миру не дали и не оставили.
А мы жизнь приняли, как военный поход, мы камни ворочали ради тех, кого любили. И хотя мы не принесли им ничего, кроме горя, мы волоском их не обидели, потому что оказались еще большими мучениками, чем они! (…)
Так вот, видите ли, весь этот девятнадцатый век со всеми его революциями в Париже, несколько поколений русской эмиграции, начиная с Герцена, все задуманные цареубийства, неисполненные и приведенные в исполнение, все рабочее движение мира, весь марксизм в парламентах и университетах Европы, всю новую систему идей, новизну и быстроту умозаключений, насмешливость, всю, во имя жалости выработанную вспомогательную безжалостность, все это впитал в себя и обобщенно выразил собою Ленин, чтобы олицетворенным возмездием за все содеянное обрушиться на старое.
Рядом с ним поднялся неизгладимо огромный образ России, на глазах у всего мира вдруг запылавшей свечой искупления за все бездолье и невзгоды человечества…

Стоит ли удивляться, откуда в господских зданиях взялись эти бреши?

Не помогли пушки юнкерам. А вот по наводке учёного-астронома Штернберга и его же оптических прицелов с Воробьёвых гор пушечки Революции били по Кремлю преточнейшим образом. Не разрушая ничего непоправимо, для психологической атаки… Хорошо по чёрному двуглавому орлу пристреливаться!

Москва, если верить Пастернаку, продолжала жить своей суетливой жизнью, это и по фотографиям видно, никакого «карантина» и оцепенения от звучащих на улицах выстрелов — ну, разве что иногда по некоторым тротуарам ходить было опасно. Однако великой и непрерывной уличной текучести людей в пределах столицы — теперь уже столицы, ведь именно Советская власть и большевики перенесли её сюда, — это не останавливало.

Ход жизни, прежде сословной, оформленной буржуазными законами и рамками — при этом менялся постепенно, господские помещения реквизировались, все их бесчисленные меблированные комнаты, доходные дома — становились в основном коммуналками (что отражено киевлянином, проживавшим как раз в коммуналке — М.Б.Булгаковым в «Собачьем сердце» вполне желчно и с позиций буржуазии). Поначалу там возникали настоящие коммуны, отсюда и название, прижившееся и актуальное по сей день. Фото, что вы имеете возможность тут рассматривать, явно делал кто-то из «раньших», ужасающихся наступающим социализмом — среди прочих, конечно же, разрушения в Кремле, в романовской святыне не укрылись от его объектива…

Скоро и самого дворца не будет, не очень-то нужен он оказался трудовому народу в этом месте. Вообще, ведь и весь Кремль был отнюдь не какой-то особой, охраняемой территорией, через него проезжали извозчики. Только по праздникам, связанным с царизмом, тут проходили церемонии, для которых ограничивалось движение — в остальное время Кремль был частью Москвы. Но именно в ходе ноябрьских боев он становился заново сердцем России, о чём и предлагаю посмотреть художественно-исторический фильм, товарищи.

Дмитрий Чёрный, член ЦРК ОКП