К 125-летию Евгения Шварца

Творчество Евгения Львовича Шварца (9 [21] октября 1896 — 15 января 1958) подавляющее большинство наших соотечественников знает и помнит — если ещё знает и помнит — по прекрасным экранизациям его пьес-сказок «Тень» (1971), «Обыкновенное чудо» (1978) и «Убить дракона» (1988). Нет, конечно, экранизаций, в том числе и мультипликационных, было намного больше, однако по степени социального резонанса и, соответственно, по значению в истории отечественной культуры с этой «великолепной тройкой» им, пожалуй, не сравниться. Не говоря уже про театральные постановки или книжные — увы, до сих пор на удивление немногочисленные — издания.

Наверное, можно даже утверждать, что этот «киношный» Шварц оказывается для всех нас в итоге куда большей величиной, чем Шварц литературный или же театральный. Хотя, конечно, изначально он создавал свои пьесы для театра — и не просто для театра, а для ленинградского Театра комедии Николая Акимова, киносценарии же писал в основном «для заработка», и два этих творческих потока почти не пересекались между собой, во всяком случае, при жизни Евгения Львовича. Отсюда вовсе не следует, будто, работая над сценариями, он каким-то образом «халтурил» — достаточно посмотреть «Доктора Айболита» (1938) или «Золушку» (1947), чтобы убедиться, что это совершенно не так. Но всё же эти фильмы адресовались прежде всего детям, и сценарии к ним поэтому писались соответствующие.

Режиссёр «Доктора Айболита» Владимир Немоляев позднее вспоминал, что долго не мог представить себе кинообраз главного героя и обратился за советом к Шварцу: «Как, по-вашему, выглядит доктор Айболит? Наверное, добродушный, толстенький, всё время улыбается? У нас на студии, между прочим, есть тип, который всё время улыбается и одновременно делает людям гадости…», — спросил он. На что драматург ответил: «Зачем же ему всё время улыбаться, доброму доктору? Он же всё время озабочен, у него много больных! Он — озабоченный!» «Боже мой, я готов был броситься на шею Евгению Львовичу и расцеловать его: я мучаюсь уже несколько дней, не в силах найти чёрточку характера у доктора Айболита, за которую можно было бы зацепиться. Озабоченный… Но ведь это и походка, и жесты, и выражение лица!..» Отец Шварца, Лев Борисович, был врачом, и тот, несомненно, знал, о чём говорит.

А ведь то было время, когда сказку, которую долгое время гнали прочь из советской детской литературы, только-только восстановили в правах — практически одновременно с русской историей — и автор того же «Айболита» Корней Чуковский, у которого Шварц в 1922–1923 годы около девяти месяцев поработал литературным секретарём, быстро стал одним из «живых классиков» данного жанра, наряду с Самуилом Маршаком и Агнией Барто…

И в «Золушке», сценарий которой писался в самом конце войны, уже после премьеры в Москве и запрета «Дракона», Шварц предвосхищает позднейшие модернистские мотивы современных «фэнтези», насыщая классический сказочный сюжет вставными новеллами с участием героев других сказок: Кота в сапогах, Храброго портняжки, Мальчика-с-пальчика, Синей Бороды… Все эти вольности сценариста из картины убрали, под вопросом был и сам фильм, но после просмотра в Кремле (то есть Сталиным, внимательно следившим за важнейшим из искусств, — прим. Д.Ч.) он был признан «победой «Ленфильма» и всей советской кинематографии», получив допуск на широкий экран…

И только в 1949 году, после смерти Жданова и в разгар «ленинградского дела», в жизни Шварца (фамилия переводится с немецкого и идиш как «чёрный») началось то, что можно назвать чёрной полосой. Нет, его не арестовали и не отправили в ссылку — удар пришёлся «по касательной», но закрыли возможность публиковаться и работать по специальности. Этот блок был снят только в 1954 году, но, конечно, не прошёл для писателя бесследно: здоровье его ухудшилось, чередой пошли инфаркты.

Он ещё написал свою последнюю пьесу-сказку «Обыкновенное чудо» (1956) и просто пьесу «Повесть о молодых супругах» (1957), дожил до премьеры фильма «Дон-Кихот» (1957) Григория Козинцева, для которого написал сценарий, но вот «Марья-искусница» (1959) Александра Роу и «Снежная королева» (1966) Геннадия Казанского вышли на экран уже после его смерти. А обозначенная выше «тройка» фильмов по пьесам-сказкам Шварца — это чистой воды палимпсест, написанный поверх авторского текста, в контексте отечественных «застойно-перестроечных» реалий 1970-х–1980-х годов. Можно сказать, что время догнало художника и прочитало его по-своему, побежав своим путём дальше. Неслучайно киноверсия «Тени», снятая Михаилом Казаковым в 1991 году, уже никого не впечатлила…

Применительно к Шварцу миф о «гонимом гении», ненавистнике тоталитаризма, чьё существование якобы даже непредставимо в советском социуме, — тот самый мыльный пузырь, который не лопнул, но, напротив, заморожен, расколот и надолго, если не навсегда, засел в глазах и сердцах отечественных либералов.

С этой точки зрения весьма интересна полемика, которая возникла вокруг «Дракона» сразу после его появления на свет. Критиком пьесы Шварца выступил писатель Сергей Бородин, автор исторического романа «Дмитрий Донской». В своей статье «Вредная сказка», опубликованной в газете «Литература и искусство» (так с января 1942-го по ноябрь 1944-го называлась «Литературная газета», будучи объединённой с газетой «Советское искусство») 25 марта 1944 года, Бородин писал, что в этом, по его оценке, 

пасквиле на героическую освободительную борьбу народов с гитлеризмом» «народ предстаёт в виде безнадёжно искалеченных эгоистических обывателей… Мораль этой сказки заключается в том, что незачем, мол, бороться с драконом — на его место встанут другие драконы, помельче; да и народ не стоит того, чтобы ради него копья ломать; да и рыцарь борется только потому, что не знает всей низости людей, ради которых он борется. 

Чем на это отвечал, гораздо позже, уже упомянутый выше режиссёр Николай Акимов, друг и товарищ, по его словам, «воинствующего гуманиста-антифашиста» Евгения Шварца: 

На протяжении двух лет работы исторические события давали новую пищу для развития темы. Задержка открытия второго фронта, сложная игра западных стран, стремившихся добиться победы над германским фашизмом с непременным условием максимального истощения советских сил, говорили о том, что и после победы над Гитлером в мире возникнут новые сложности, что силы, отдавшие в Мюнхене Европу на растерзание фашизму и вынужденные сегодня сами от него обороняться, не стремятся к миру на Земле и могут впоследствии оказаться не меньшей угрозой для свободы человечества. Так родилась в этой сказке зловещая фигура Бургомистра, который, изображая собою в первом акте жертву Дракона, приписывает себе победу над ним, чтобы в третьем акте полностью заменить собою убитого Ланцелотом угнетателя города. 

И «Дракона», дважды «прикрытого» в Советском Союзе, десятки лет ставили в ГДР, Венгрии, Польше, Югославии…

Ни для кого не секрет, что с началом Великой Отечественной почти 46-летний Шварц, скрывая свои проблемы со здоровьем, пытался записаться добровольцем в народное ополчение, а когда его обман раскрылся, участвовал в защите блокадного Ленинграда словом и делом, вполне заслужив медали «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». К своему 60-летию в 1956 году был награждён орденом Трудового Красного Знамени. Опять же, это не значит, что писатель полностью принимал всё, с чем сталкивался на своём жизненном пути. Наверное, лучше всего об этом сказал он сам:

Я прожил жизнь свою неправо,

Уклончиво, едва дыша,

И вот — позорно моложава

Моя лукавая душа.

Ровесники окаменели,

И как не каменеть, когда

Живого места нет на теле,

Надежд на отдых нет следа.

А я всё боли убегаю

Да лгу себе, что я в раю.

Я всё на дудочке играю

Да тихо песенки пою.

Упрёкам внемлю и не внемлю.

Всё так. Но твёрдо знаю я:

Недаром послана на землю

Ты, лёгкая душа моя…

А вот из написанного, но вполне искренне, по «зову сердца», к 60-летию Евгения Шварца «юбилейного» стихотворения Ольги Берггольц:

Не только в день этот праздничный

в будни не позабуду:

живёт между нами сказочник,

обыкновенное Чудо…

Он ведь из мира древнейшего,

из недр человеческих грёз

своё волшебство вернейшее,

слово своё нежнейшее

к нашим сердцам пронёс.

К нашим сердцам, закованным

в лёд (тяжелей брони!),

честным путём, рискованным

дошёл,

растопил,

приник…

Есть множество лживых сказок, —

нам ли не знать про это!

Но не лгала ни разу

мудрая сказка поэта…

Мы день твой с отрадой празднуем,

нам день твой и труд — ответ,

что к людям любовь — это правда.

А меры для правды нет.

Как можно видеть, между самооценкой Шварца и оценками его «круга», который был чрезвычайно обширен, присутствует некий диссонанс. Диссонанс по неожиданной линии раздела «лукавость»/«честность» (шире — «ложь»/«правда»). То, что Берггольц называет «честнейшим путём», сам Шварц считает «неправо прожитой жизнью». Для кого-то девиз «Пишу всё, кроме доносов» — нравственная вершина. Для автора девиза — лишь не слишком ловкое оправдание. Восхищаясь прозой Чехова, он писал: «Романтики, сказочники и прочие им подобные не вызывают у меня ощущения чуда. Мне кажется, что так писать легко. Я сам так пишу. Пишу с наслаждением, совсем не похожим на то, с которым читаю сочинения, подобные моим…» Как там у Пушкина: «Сказка — ложь, да в ней намёк…»? Сказка — но не миф.

Собственно, жизнь самого Шварца можно считать сказкой наяву. Участник Гражданской войны, сначала — на стороне «белых», тяжело контужен во время корниловского «Ледяного похода», потом, с мая 1920 года, — на стороне «красных». С труппой ростовской «Театральной мастерской», где играл вместе со своей первой женой Гаянэ Халайджиевой-Холодовой (ради руки которой прыгал в ледяную донскую воду), приглашён Николаем Гумилёвым в Петроград (сохранились даже фото их постановки гумилёвской «Гондлы» 1921 года). И молодые актёры приняли приглашение, отправившись на «питерские гастроли» с огромными, «полутораметровой высоты бидонами подсолнечного масла», которое справедливо считали большей ценностью, чем совдензнаки того времени. Но, пока они собирались и добирались, Гумилёва уже арестовали и расстреляли.

Редкие питерские представления «Театральной мастерской» успеха не имели, через год труппа окончательно распалась, но Шварц к тому времени уже завязал множество контактов в литературно-театральной среде, поработал литературным секретарём у Корнея Чуковского благодаря знакомству с его старшим сыном Николаем и быстро оказался в гуще культурной жизни Северной столицы, в которой оставался вплоть до самой смерти. Множество моментов и сюжетов, достойных внимания, просто не укладываются в объёмы этой статьи.

А главное, называть Шварца «добрым сказочником» — большое преувеличение. Это вообще — мимо. Да, он всю жизнь был добрым человеком (из всей биографии под вопросом — только уход от первой жены и их шестимесячной дочери Наталии в октябре 1929 года). И к людям он относился вовсе не так, как созданные им персонажи: мол, все люди — свиньи, только одни признаются в этом, а другие ломаются. Самохарактеристика из дневников писателя совсем другая: 

Без людей он жить не может… Всегда преувеличивая размеры собеседника и преуменьшая свои, он смотрит на человека как бы сквозь увеличительное стекло… И в этом взгляде… нашёл Шварц точку опоры. Он помог ему смотреть на людей, как на явление, как на созданий Божьих. 

Но «добрым сказочником» Шварц не был. Сказочники вообще — не добрые люди. Потому что любая сказка — вовсе не борьба добра со злом, в которой побеждает добро, а борьба должного с недолжным, и зачастую в этой борьбе недолжное добро оказывается много хуже должного зла. Вот должное, а вовсе не добро в сказках побеждает всегда. А недолжное в них — гибнет.

У каждой эпохи — своё должное. Судить одну эпоху по законам долженствования другой — очень выгодное, но разрушительное занятие. И почему-то есть уверенность в том, что время на новых витках истории ещё поравняется с Евгением Шварцем. Возможно, не единожды. И уж точно не в рамках созданного на скорую руку и господствующего вплоть до нынешних дней либерального мифа об этом писателе.

Владимир Винников, «Завтра»

---

От редакции: Состою с Владимиром Винниковым в одной ячейке журналистского профсоюза. И, пока работали в «Независимом обозрении» (пришёл он вместе с Максимом Калашниковым в 2003-м, уже в новое помещение редакции, в Газетном переулке) вместе около года, ни разу, ни намёком, не обнаруживал Владимир своих знаний о Шварце. Не было повода… Скромность энциклопедиста! Читал сейчас огромным интересом.

Не вмешиваясь в авторский текст, всё же хотел упомянуть, что Гумилёв был арестован и расстрелян не так уж поспешно и волюнтаристично, а до того многие его друзья-литераторы отговаривали от участия в столь явном монархическом заговоре — общался с ним, наконец, и Дзержинский, причём поначалу как раз с благими намерениями. Но Гумилёв был упорен в своём гражданском выборе, и пришёл в итоге к расстрелу. Это, однако, — детали не по теме… Просто не хотелось чтоб и тут «Тень» тоталитаризма мешала следить за Шварцем (опять каламбур: тень за Чёрным…)

Вот про «Дракона», произведение, нисколько не критикующее то, что так хотелось огульно забрасывать своей едкой иронией либералам конца 1980-х — диктатуру пролетариата сталинского периода, — но именно антифашистское размышление сказочника, Винниковым всё верно написано. И то, во что на радость либеральной интеллигенции и уже ведомой ею деклассированной толпе ещё в театральной постановке, а потом на экране превратил Марк Захаров «Дракона» — ниже всякой критики. С этой вилкой промеж ног героя Збруева, с костюмированными намёками на Брежнева — ну, куда такое годится?.. Палимпсест звучит мягче, чем инцест — а тут просто насилие над первоисточником… Но что поделаешь, «дожал» Захаров антифашизм Шварца до… антисоветчины и антикоммунизма, что им и требовалось тогда, в 1989-м доказать, скоморохам контрреволюции.

Лично мне — как раннее и потому более ценное развитие образов Шварца в трактовках, как стартовый уровень понимания именно литературного первоисточника и языка «Обыкновенного чуда», — было интересно смотреть первую, чёрно-белую экранизацию пьесы, с Олегом Видовым в роли Медведя. И не могу сказать, что постановка Захарова и здесь глубже — хотя «смотрибельнее», безусловно, и все дешёвые его театральные «фишечки» тут «работают» на фоне прозрачности и лиризма Эраста Гарина (режиссёра экранизации 1964 года). Да-да, он-то знал и понимал Шварца куда лучше, чем отдалённый Захаров!

В общем, прав коллега мой по «НезОбозу» и в том ещё, что Шварц не так-то широко и экранизирован и «театрализован» — то есть не понят. Как раз-таки попсовые, на-злобу-дневные трактовки и отбили интерес к первоисточнику — да, бывают разные режиссёры, и не всякий приведёт своего зрителя к тексту автора… Что ж, 125-летие прекрасный повод обратиться к текстам Евгения Шварца и пересмотреть (не в буквальном смысле) всё то, что мы видели «его» на телеэкране.

Д.Ч.