«Буревестник-2011» и другие предвестники «Болотного периода»

Трицатилетие августовской контрреволюции — фурора не вызвало, ни с той, ни с нашей стороны. А вот что было на двадцатилетие — кто-нибудь помнит?.. Было значительно интереснее — причём как раз с тех мероприятий и начинался «болотный период», до которого я наконец дошёл в своём романе, а потому предлагаю нашему читателю оттуда фрагмент (будет интерес, будет продолжение).

Из 4-й части «Поэмы Столицы»

две тысячи одиннадцатый стал длиннющим отрывом и обрывом, вдоль которого идёшь, глядишь – обрывом не старых связей (связи-то как раз поддерживались и работали, я бывал с Тобой пунктирно, через месяц), а чего-то вообще столичного. «линия среза» — так назывался пунктир в детских журналах… эта линия среза или отрыва ничего пока не изменила, но уже чётко обозначилась. ритмичный путь из Томска в Москву, всегда железнодорожный, двухдневный, возможно, тоже прорисовывал некую линию, но не только территориальную – изображая возвращение, восстанавливая синхронизацию политических пульсов…

по одну сторону, родное-столичное – было революционное, всё что нагнеталось десятилетие, от стартовой линии 2001-го, когда выпрыгнул из 91-й окончательно, из своего кабинета школьного психолога в политику и журналистику осенью. ровно десятилетие, увесистое само в себе по событиям, по достижениям: от строчащего на даче статьи для «Советской России» (и ещё неизвестно, возьмут ли – первые две не взяли, не смотря на ходатайства Ибрагима Усманова) вырос до редактора ленты новостей куда более «Совраски» посещаемого сайта. дорос до непрерывно звучащего (даже в рерайтинге и комментариях к событиям) голоса, который вообще ни к чему не привязан: где интернет, там и рабочее место. для Томска и трёхчасовой разницы его времени с Тобой, это подходило очень. можно было сесть за дневные новости в зимнем, уже стемневшем и уснувшем городе и доме, легко под драгоценное сопение и недовольное ворчание компьютерного кулера навёрстывая осмыслением события и снабжая трактовками слева подробности политического дня, местом действия которого оставалась в основном Ты, для всех информагентств…

по другую, новую сторону получалось – томское, дОлжное, нежное, чарующее, требующее заботы и покоя, вызывающее звенящий восторг в утомлённом, сонном, но счастливом сердце и сознании. и центр мира для меня, конечно, сместился туда, в Сибирь. он был маленький, глазастенький, поначалу, как я темноволосенький, этот незаметно растущий, набирающий вес центр – такой пока далёкий от Твоего центра. от Петровских ворот, от всего непрерывно там наработанного, пройденного, от плетения этого пешего нашего, давно ещё и маршевого, а не только личного (личное вынеслось в Сибирь, и в этом тоже было нечто логичное, в этом расширении карты)… на все важные мероприятия, включая пресс-конференции, редкие митинги и концерты, я чудом поспевал, только разок пропустил соловьёвскую «К барьеру» в спикерском статусе.

но всё это являлось и осознавалось в виде платонического припоминания, в состоянии воспоминания – которому некогда объявлял я радреалом войну, этому вечному отставанию прозы от действительности. настоящее, свершающееся и ещё только готовящееся – выглядело как воспоминание обо мне самом предыдущем, пристально разглядываемое в дыму или парУ личного счастья. поэтому «презент паст» стал уместен и в речи и как стратегия бытия…

по этой же причине судорожно хватался я за электрогитару и бас – ведь это тоже радикальный Чёрный, я такой! я должен продумывать, аранжировать и записывать новые песни (для работы над альбомом извлекал позже из блокнота телефон звукача и бассиста Кости, представленного и присоветованного на весеннем концерте «Солнца Лауры» Димкой Сидибу) — как за соломинку в уносящем потоке общечеловеческого времени хватался за заброшенные Ваней песни, чтобы через группу, её саунд удерживать и продолжать себя того, прежнего.  

это не было паникой, ни в коем случае, это было медлительно — не вмещающееся в прежние границы сознания счастье окончательно очарованного Женским странника, вернувшегося домой, и отыскивающего себя по запахам и контурам внутри стен. кухня пахла незнакомо-клеёнчато (на шаг злее, запущеннее мной – пахла бы больнично), комната моя с непривычно яркими коричневыми узорами обоев выглядела уменьшившейся, заархивированной, со смещёнными куда-то вниз по оси времени ужавшимися предметами, дарственными шоколадками на письменном столе (пропустил день рождения свой тут), хотя компьютер как портал во время общее покорно включался и я работал уже на нём, не теряя неразрывности новостного времени, вживаясь в прежнее пространство…

и вот туда, в линию (восходящей) политической непрерывности, поддерживаемую организационно без меня, вызывали разные товарищи нечасто, но при том метко попадая в мой пунктир столичных месяцев – то товарищи по ЛФ, то либералы, коллеги по утихшей Национальной Ассамблее, например. хоть по хронологии был сперва однодневный рок-фестиваль «Буревестник-2011» в августе, а потом уже конференция «Последняя осень» в октябре, но в сонно-припоминающем сознании моём, очарованном с новой вершины бытия открывшейся картиной знакомого и во многом удобного мира, всё было, скорее, наоборот. и подмосковный пансионатик «Менделеевский», приютивший желающих высказаться либералов сотоварищи – на самом деле просто панельный дом-гостиница годов 80-х на обочине узенькой дороги, — был неким переходом из пригородов Томска для меня, предместьем неких событий… к которым логически вело всё предыдущее, но неминуемость которых была пока под вопросом.

Денис Билунов звал-то изначально не меня, а старшого, но главред Баранов счёл себя выше этой компании, а меня, как чернорабочего, вполне походящим для неё. туда же я зазвал Ильдара Абузярова (поскольку и Шаргунов счёл себя выше данной «зашкварной» публики – но поделился контактом), чтоб не быть единственным литератором на предложенной мне секции, чтоб демократия и полифония. ехали в Одинцово на электричке с Ильдаром, культурно насыщая вагон – говорили только о современной литературе. Ильдар оказался русый, большеголовый, с глубоко и немного недоверчиво посаженными глазами, со вполне школьной стрижкой и восприимчивостью, подчёркиваемой детской искренней улыбкой – точно, писатель! встретила нас под серой невысокой эстакадой у спецавтобуса «мерседес» экологиня Евгения Чирикова, напрочь потерявшая на последнем митинге голос, но даже хриплой и несчастной на вид, внушающая какое-то безусловное доверие и даже нежность. потому что немного лицом на Блондушку похожа – подумал, но не сказал Ильдару я, этого рассказа он точно не читал, а книга выйдет только весной…

готовили «Последнюю осень» (как и «Буревестник» – не промахнулись с названием, это была последняя осень наших боевых нулевых) в числе прочих рабочих лошадок Петя Верзилов и Надя Толокно. причём Пётр так устал на этом поприще, что порою заговаривался на сцене, это выглядело как часть перформанса – я спрашивал у соседей в рядах кинозала, специально ли он усиливает некую профессорскую интонацию в своём конферансе, мне говорили, что это от усталости… когда он же говорил обо «всём лучшем, что было в девяностых», как бы имея в виду и Ельцина, и свободу на улицах, я уже не спрашивал соседей ни о чём, а смотрел перформанс… отдельно красиво явился, словно его-то только все и ждали, крёстный папаша первой в РФ соцсети и основатель BFM Носик – в кипе и с тросточкой, с неким мощным седогривым сопровождающим, которого я не узнал. Носик оказался, в отличие от юзерпика dolboeb’a, невысок и тщедушен, охотно позировал фотовспышкам и напоминал Мефиcтофеля отчего-то… рукопожатие его с точно так же явившемся под фотовспышки Гарри Каспаровым едва ли не рукоплескания вызвало – казалось, всё уже состоялось и можно расходиться. но только начиналось пленарное заседание (или как это называлось по-верзиловски?)

столь дорогого гостя, как Носик – тотчас Пётр позвал к микрофону. Носик говорил как политик, от политики далёкий, его дорогая тросточка эдакого всё же дожившего до богатства Паниковского — дорисовывала образ случайно заглянувшего на загадочную для него вечеринку соседа. говорил про «Эхо Москвы», глупо зазывающее его (тут делалось ударение: как Меня вы смеете беспокоить?) по пути сюда в его комфортабельном джипе — на митинг на Пушкинской, цели которого расплывчаты. говорил, что последовательным либералам пора создавать свои СМИ, а не быть помыкаемыми газпромовскими провокаторами. он вот уже создал BFM, он молодец. о политической грамотности и гражданском само-стоянии говорил – в общем, проповедовал просвещённый индивидуализм, ради которого, — выражая тут надежду уже не случайного гостя, — все и собрались. был ли он спонсором скромной конференции, сложно сказать. скорее, спонсором был Гарри, раз распорядителем оказался Билунов. Каспаров легко находил общий язык с зарубежными фондами поддержки демократии, благо, свободно говорил по-английски, — и гонорары за вполне прямолинейные и коммунистические, без редактуры, статьи на Каспаров.ру, получаемые на Покровских воротах, мне нравились (как и работающая там Наташа) – в месяц набегало пять тысяч рубликов, как бы прибавкой к основной зарплате…

мы с Абузяровым изначально оказались слегка инопланетянами в этом сонме неполживых (да-да термин возникнет чуть позже). но вот, в очень похожей на школьную столовой, где нам по выданным после регистрации талонам полагалась обеденная часть и даже завтрак (который мы пропустили) атмосфера разрядилась, наконец. упитанный сибирский боец АКМ признал во мне автора чтимых им колонок (можно считать успехом публикаций на Каспаров.ру), мы сели за один стол, разговорились. не без дружеского стёба заговорил заочно знакомый пухлощёкий румяный акаэмовец-очкарик – мол, мы столичные снобы, капучино-американо, не знаем, чем живёт Сибирь (а я-то уже знал), вот и оказались тут с либералами, впрочем, и он не против таких сборищ, но всё равно далеки мы от народа… Ильдару пришлось столь же весело прояснять для акаэмовца ситуацию касаемо себя – вообще далёкого от политики писателя, друга Прилепина, который вряд ли здесь очутился бы сам, как и Шаргунов, слишком высокого (самомнения) полёта птицы… но мы говорили с акаэмовцем всё больше об общих знакомых из Новосибирска, что бывали в лагерях Че под Архипо-Осиповкой.

по пути к нашему с Ильдаром двухместному номерочку встретили у лифта политизированного математика Вербицкого (основателя сайта Lenin.narod.ru – что в конце 90-х звучало уже мятежно), которого я не видал десятилетие, с концерта ГО в «Марсе», – он был весел, вспомнил Отход и песню «Стены умнее нас». однако непреходящее его веселье было в этот раз строгим и ироничным: до чего с тех девяностых и песенок в духе ГО доросли мы, что же будет с родиной и с нами?..

замечательные маечки дарили участникам – на спине надпись красным «Последняя осень», на груди на белом фоне чёрная рука, сжимающая красный осенний лист почти так же, как сердце-гранату сжимал American Idiot гриндэевский. в этой майке (ценной была белизна, непритягательность для солнца) я прогуливался по турецким пляжам через год, но о том отдельный сказ. конференция создавала впечатление не нагнетающейся революционной ситуации, но напротив – отзвуков боевых нулевых в полупустом и полутёмном пространстве. в зале одномоментно бывало человек тридцать от силы, рассеянных и мало интересных друг другу. среди прочих выступающих на сцене явился и Алексей Навальный – на фоне Носика рослый, широкоплечий и офисный, голубовато-белёсо клетчатый, рассказывал о финансируемом только путём пожертвований активных граждан «Роспиле» под видеопрезентацию на большом экране. даже тут слушателей было мало, но средь них, особенно на нашей галёрке была единодушная поддержка…

предполагалась ночёвка, мы долго говорили с Ильдаром в темноте двухместного номера, напоминающего провинциальную (например, владимирскую) гостиницу, – о его нижегородском факультетском друге Захаре, о внезапном успехе «Патологий», о наших книгах и замыслах, о зависти, которая тоже должна быть продуктивной. вечером, то есть перед сном, в кинозале показывали фильм об ужасах китайского тоталитаризма, снятый правозащитниками (европейскими, кажется) – причём снятый в самом Китае. сюжет фильма строился на феодальном пережитке – нехватка девочек в горных сёлах приводила к необходимости для крестьян воровать их в городах, чтобы отдавать насильно замуж и так продолжать свой род. заманивали некоторых девушек сезонной работой, а потом просто похищали. примитивный, либеральный взгляд на отсталые районы КНР тут ни шагу в сторону не предполагал: есть только права личности, классов нет, разрыва между городом и селом нет, и если уж так очевидно права одной личности попраны, виновата вся система, виноват «коммунизм». на фоне такого феодального варварства-киднэппинга, номинально над этим существовала власть компартии и неизбежная показуха, во время визитов вышестоящих товарищей им показывали оглашаемое рупором село как процветающее, пряча украденных девушек по подвалам и темницам. кстати, нехватка их происходила тоже из дремучей традиции, крестьяне в работе на скотных дворах надеялись только на мужские руки, поэтому новорожденных девочек как ненужных нахлебниц чуть ли не убивали, а когда приходила пора воспроизводства рабочей силы, просто покупали невест у городских «дилеров», так выходило дешевле… вот после такого кино мы с Ильдаром и не могли уснуть долго, обсуждали судьбы нового реализма.

утром, держа стопку моих книг с «Поэмой столицы» в основе, после завтрака Пётр Верзилов зазывал своим усталым академическим конферансом прямо у столовой на нашу с Ильдаром секцию – на «лекцию» (он так и сказал) о радикальном и новом реализме… рядом в лучах ещё не померкшей славы «Зоологической» акции (которая была возможна только благодаря уже проросшему в быту миллионов юзеров ЖЖ) как-то странно, слишком откинувшись назад, проходила иногда в зал не жалеющая на себя косметики Надя Толокно.

пришло «на новый реализм» в классообразную комнатку на одном из «захваченных» этой протореволюцией этажей – сперва человек десять, по ходу разговоров добралось до двадцати. выступали мы с Ильдаром по очереди. какая-то отдалённо по коалиционным митингам знакомая, полненькая и непонятно отчего радостная, немолодая активистка всё норовила в перерывах наших монологов запеть свою, авторскую песенку «Россия, Русь, храни себя, храни»… мы дарили (Ильдар даже продавал, не терялся) с подписями книги, посвящая всех в подробности нового реализма как явления и направления, народ подтягивался по ходу «лекции» из сосдених комнат, где кончились семинары.

хаос гражданской активности на данном участке, политическая неразбериха убеждений публики, однако, не мешали нам альтруистически рассказывать и о творчестве Сенчина, Шаргунова, Прилепина, даже забытой Ирины Денежкиной и  Василины Орловой. мы отработали хорошо, не осталось ни одной книги на руках (кроме «методички», «Поэмы-инструкции» моей)! видимо, по этой же причине, в отличие от освоившегося Ильдара, не хотелось мне тут оставаться долее – тем более что у входа монтировали сцену с хорошим звуком, и выступать на ней планировали некие профессиональные панки, но конечно не такие как мы, посторонние по сути, леваки (да и группа моя после проваленного нами «Буревестника» не обещала собраться в желанном всеми составе)…

«Буревестник» был в холодном августе – причём похолодание пришло прямо во время концерта, как бы подсказывая, указывая на грядущую революционную зиму. позвала меня ещё из Томска Стася Удальцова, пообещала что и до Ивана дозвонится сама – но ни у неё, ни у меня не получилось («сидит там, бухает на кухне в своих Панках» — резюмировала Стася), поэтому мне досталось амплуа Петра Верзилова, достался конферанс. что Иван Баранов туда не пришёл бы, после летнего нашего выступления дуэтом в Музее Маяковского, я не сомневался ни секунды, хотя альбом наш второй мы номинально как бы продолжали записывать, в помыслах, а потом и в студии, нечасто – как раз в 2012-м зимой были последние совместные попытки, пропись ритм-гитары в «Фиолетовый Запад»…

шёл я к Болотной со стороны шемякинских железных статуй-кошмариков, издали приметил белеющую среди наметившейся желтизны тополей, из тёса, перед Репиным сколоченную маленькую сцену, поздоровался с Сергеем, увидел немногие наши ряды – они пополнились ещё человечками 200 от силы в разгар выступлений. Серёга пожаловался на малобюджетность – поэтому такая сцена, всё на аппарат ушло… возник Олег Манагер позже, возникли ограждения, минимальные полицаи, а мы – как бы на недоступной территории оказались, хотя напора масс не наблюдалось и периодически подходили товарищи поздороваться через дурацкую и неуместную ограду.

посвятили рок-фестиваль товарищи из ЛФ двадцатилетию контрреволюции, которой надобно противопоставить Вторую Социалистическую революцию, конечно. ради умножения этой простой мысли и собрались под благосклонно взирающим на нас Репиным немногие пылающие духом. с речами выступили и Удальцов («двадцать лет назад у меня украли родину»), и даже хайпер-снайпер из ЖЖ Дмитрий Огнеев (причём с моей подачи звание «блоггер» прозвучало на Болотной едва ли не громче партийной принадлежности, а бывал он и в нацболах, и в АКМ), наиболее содержательно говорил товарищ Батов, требуя не увлекаться ностальгией, но заняться сплочением современных трудящихся — и, отзываясь ему, флаги РКСМб реяли гордо на Лужковом мосту. а Огнеев как-то распластался у микрофона, жестикулируя растерянно и быстро срываясь на хрип: аудитория была маловата, не вдохновляла, как Антикапитализм-2003 или 2004, но там-то Огнеев был среди слушающих, конечно, а выступали мы…    

открывали фест нацболы из «Осколка унитаза» — их было так много и они так грозно топали по прогибающемуся («пусть лучше он прогнётся под нас» — жаль что не пели…) тёсу, что мы с Удальцовым всерьёз забеспокоились, как бы первое выступление не стало последним, что рухнет сценка. но миновав пик собственной ярости, спев нестройно нечто антиментовское, парни быстро потеплели к ним душой, поблагодарили за грамотную охрану порядка и сошли со сцены, а мы с Удальцовым выдохнули.

принесённая мной Че-гитара (в надежде, что Иван всё же придёт внезапно для себя самого, как было в 2003-м перед отъездом во Владимир) – пригодилась рок-коммунару Саше Тарадину и экс-нацболу Паше Григорьеву, причём он спел духоподъёмно и был встречен довольно бурно и позитивно. это были песни наших общих боевых нулевых, Антикапов, бункерОв…

сперва боевито, но всё же печально под «минус» выступил Вис Виталис – в 2003-м или 4-м году, выйди он на сцену Антикапа (не вышел по вине его горе-продюсера Димы Якушева, который долларов искал, а не славы), тут была бы тысяча человек, а не в десять раз меньше, как сейчас. «Ночь живых мертвецов на земле отцов» — подбор песен был подходящим.

затем хрипло и яростно спел Тарадин. среди подтягивающихся к сцене (точнее, к ограждениям) слушателей я разглядел небезызвестную, с  аквамариновыми линзами, рыжую НБ-валькирию, побывавшую женой обычно снимающего такие концерты Разукова (в пламя этой страсти москвич и соратник Лимонова бросил всё – семью и дачу с бассейном) – она волнисто подтанцовывала под знакомые песни «Красных звёзд» в тарадинском исполнении, и самым откровенным образом в процессе подтанцовок тёрлась спиной и чем пониже об своего кавказского на вид, рослого и явно недавнего спутника…

Манагер и «Родина» в его лице зачем-то спела краснознамённой аудитории «Армию Власова». давно не видавший знамён перед сценой, худой и весёлый Манагер, подбадривая малочисленные и вялые массы, изобразил процесс зарядки автомата, подготовку к революции перед соответствующей песней…

его скоморошеская и пророческая пантомима ещё вспомнится анархо-слушателям «Буревестника» на этом же самом месте, здесь будет эпицентр майских столкновений с «космонавтами».

самый процесс конферанса вовлекал в общение – вот очередь дошла и до Вадима Курылёва, послушать которого явилась едва ли не половина всей публики, со своими чёрными знамёнами, весьма организованная часть.

успел при подключении спросить о его первом, ДДТшном рикен-бекере, узнал, что тот стоит дома на почётном месте и иногда Вадим на нём поигрывает – далее загрохотало их трио, сбоку нам было всё совсем неразличимо, в отличие от вводных между песнями. Вадим заявил, что против любого насилия государства над личностью, с чем конечно надо было спорить (какой класс в том государстве правящий?), но не в этот раз… хотя, что спорить? эта повестка тут, на Болотной, и станет зимой центральной («Я голосовал не за этих сволочей»). как и сцена, неотёсанный и еловый, сырой и колючий, звук «Электрических партизан» — в отличие от либеральноватых вводных революционный и наступательный, — был, наверное, лучшим, что явил в печально-юбилейном августе «Буревестник» столице контрреволюции, назло и поперёк триколорному официозу.

даже мечтательная «Либерталия», не говоря уже о «Звезде и автомате» — звучали в этой площадной надсадности не хуже «Мэлвинс» и «Нирваны». от «Партизан» сцена и аудитория некоторое время остывала…  

едва начало темнеть, как-то немилосердно и резко похолодало, а утепления припасено мною не было, и я бежал с поля боя, оставив представлять «Оргию Праведников» товарищам, — благо, на данную роль желающие точно найдутся. та же Стася или Огнеев – эстетизированную правизну  нацболовАтые левые традиционно любят. уже всходя съёжившимся скороходом на Большой каменный мост, услышал первые грозные звуки этого многолюдного коллектива, и ещё раз убедился, что правильно бежал. всегда от них убегаю – как со «Свистопляса», так и с «Буревестника». не моя это группа, – да и простужаться не входило в планы, скоро отъезд в Томск, там малышка моя, и я нужен здоровым.

если б монтировал кино о Болотной 2011-го, то здесь был бы переход-возвращение: ухожу ёжась с полупустого митинга-концерта в холод осени, а потом от моста и дома СНК «восьмёркой» закручивается время снежным вихрем, и вот уже Болотная Первая, декабрьская, ого-го какая! и не напрасны были все эти гитарные звуки перед парой сотен людей с редкими знамёнами, не впустую говорились слова ораторов, летевшие в сторону Замоскворечья, Лаврушинского переулка и Третьяковки. как раз оттуда (как будто услыхали и вышли из домов) и притекли стотысячно, зримо массы, но уже к сцене не из тёса, а основательной — к металлоконструкции, собранной  поближе к Дому СНК, к фонтану… и сам Большой каменный мост станет Рубиконом, так и не перейдённым массами, но сейчас, в августе легко мною минуемым в сторону дома.

Дмитрий Чёрный