Мятеж левых эсэров 1918 года и «тоталитаризм» большевиков

4 июля 1918 г. в Большом театре открылся V Всероссийский съезд Советов, на котором среди 1035 делегатов с решающем голосом большевиков было 678, левых эсеров — 269, прочих партий — 88, среди 240 делегатов с совещательным голосом — 138 большевиков, 97 и 5 прочих. Уже на первом заседании съезда произошли споры между большевистскими и левоэсеровскими делегатами по вопросам о мире, смертной казни, представительстве на съезде оккупированной Украины и т.д., что привело к уходу левых эсеров с заседания. Резолюция о мире, запрещавшая принятие решений о возобновлении военных действий каким-либо органам, кроме Всероссийского съезда Советов, ВЦИК и СНК и осуждавшая агитацию сторонников войны на курско-льговском участке войск, была принята единогласно в отсутствие левых эсеров…

Нередко красивая политическая риторика и обличение соперников служат лишь повышению собственного рейтинга и никак не согласуются с интересами страны (и, шире — класса, на который опирается истинно-народная партия, — прим. Д.Ч.). Противостояние большевиков и левых эсеров – классический пример такой борьбы красивых и умных.

Сегодня, когда мы справляем очередную годовщину попытки левых эсеров победить большевиков не мытьём так катаньем, стоит поговорить о том, как заигравшаяся легальная оппозиция может сама списать себя в утиль.

До революции не было ни левых, ни правых, были просто эсеры – социалисты-революционеры, крупнейшая партия в России на 1917 год (около миллиона человек — это во времена, когда и 20 тысяч для большевиков были реальной силой для пролетарской революции). В некоторых Советах, которые на первый квартал 1917 года после отречения Николая Кровавого составляли реальную власть — эсэров было большинство. Наследники народников (народовольцев), основные организаторы индивидуального террора в первое десятилетие XX века, сторонники социализации земли, – всё это давно известные нам персонажи, физически устранявшие царизм и царскую бюрократию с аристократией.

Теперь эсэры были в правительстве, среди министров-капиталистов, и в Советах… Правый эсэр Борис Савинков в августе-сентябре 1917 года даже некоторое время числился генерал-губернатором Петрограда или чем-то в этом роде на новый манер — назначил его лично Керенский, ожидая корниловского переворота, который бы расправился с Советом рабочих и солдатских депутатов, а Керенского всё же помиловал (впрочем, и тут уверенности не было, потому открытым и полным союзником Корнилова Керенский всё же не стал)…

Примерно с мая по октябрь 1917 года в партии оформился раскол. Левая оппозиция требовала немедленного мира, немедленной социализации и немедленного разрыва с Временным правительством. При таких вводных союз с большевиками был делом времени. Но именно немедленный мир (Брестский) стал причиной разрыва с большевиками уже в феврале 1918 года. Если кратко, то суть его заключалась в отторжении от России Бессарабии, Прибалтики, Финляндии, Украины, части нынешней Белоруссии, русской Польши, а также Карсской и Батумской областей на Кавказе (территориальные приобретения в ходе русско-турецкой войны 1877-1878 годов) – что полностью соответствовало долговременной стратегии кайзера Германии Вильгельма II в отношении России. Плюс репарации (6 млрд марок и 0,5 млрд рублей), плюс передача Черноморского флота.

Левые эсеры последовательно голосовали против заключения этого мира, затем – против его ратификации, не переставали требовать его разрыва. Как и разрыва всех отношений с Германией. Советский писатель Константин Паустовский писал:

В первый же день съезда [V Всероссийский съезд Советов, проходил 4-10 июля 1918 года – И. З.] слово взял левый эсер Камков. Он прокричал гневную речь против немцев. Он требовал разрыва с Германией, немедленной войны и поддержки повстанцев. Зал тревожно шумел. Камков подошёл почти вплотную к ложе, где сидел Мирбах, и крикнул ему в лицо: “Да здравствует восстание на Украине! Долой немецких оккупантов! Долой Мирбаха!”.

Сложный «левопатриотический», как сказали бы сейчас, сплав патриотизма (ни пяди русской земли империалистам!) и левачества (мировая революция, то есть всё та же Первая мировая до победного конца — до последнего солдата страны Советов) — побуждал эсэров, с одной стороны к изнурительной и преступной в условиях разрухи войне, с другой, к косвенной поддержке контрреволюции на территории уже отвоёванной пролетариатом (РСФСР). Такая власть не продержалась бы и месяца — и как раз она-то была выгодна интервентам и белым реваншистам, которые извне моментально добили бы её в случае победы эсэров над большевиками.

Кроме расхождений в текущей повестке, у большевиков и эсеров имелись и важные идеологические расхождения: по земельному вопросу (социализация у левых эсеров и национализация у большевиков), необходимости диктатуры пролетариата (эсэры были ближе к буржуазии и не видели в ней после свержения царя большого зла), а также в отношении представительства делегатов от города и деревни на съездах Советов (квота для деревни была в 5 раз выше: 1 делегат от 125 тысяч избирателей, от города – 1 от 25 тысяч). Однако всё это было известно и раньше, спусковым крючком стал именно Брестский мир.

Лозунг «Долой Мирбаха» левые эсеры реализовали уже через два дня после начала съезда: их однопартийцы, сотрудники ВЧК Яков Блюмкин и Николай Андреев застрелили немецкого посла прямо в здании дипломатической миссии. Убийство стало сигналом к восстанию в Москве.

Накануне, еще 4 июля, 20-летний заведующий отделом по борьбе с международным шпионажем левый эсер Яков Блюмкин был вызван на заседание ЦК ПЛСР, где от него потребовали подробнейшей информации о германском посольстве, в здании которого он не раз бывал. Из беседы, как рассказывал потом сам Блюмкин, выяснилось, что ЦК планирует организовать покушение на Мирбаха. Целью акции было переломить настроения делегатов съезда Советов по вопросу о разрыве договора с Германией.

Предполагалось, что убийство совершит член рязанской организации партии, студент историко-филологического факультета Московского университета Владимир Шеварев. Однако Блюмкин предложил в качестве исполнителей себя самого и своего друга по одесской организации левых эсеров Николая Андреева. ЦК согласился с этим предложением.

Утром в день покушения Блюмкин посвятил в свои планы Александровича и потребовал, чтобы тот поставил печать ВЧК на подложном удостоверении, выделил автомобиль для поездки в германское посольство, а также остался дежурить у телефона (это было нужно на случай, если бы немцы захотели проверить мандат Блюмкина и Андреева).

Александрович, по словам Блюмкина, был противником покушения, но из соображений партийной дисциплины подчинился. По дороге в германское посольство Блюмкин и Андреев заехали в 1-й Дом Советов (бывшую гостиницу «Националь»), где от экс-наркома почт и телеграфа Проша Прошьяна получили бомбы.

В третьем часу дня, убив Мирбаха, исполнители теракта покинули здание посольства Германии в Денежном переулке. При бегстве из посольства Блюмкин был ранен в ногу охраной. Вероятно, Андреев мог использовать для перевязки раны свою одежду. Находившийся поблизости в ожидании исполнения задания член ЦК ПЛСР Владимир Карелин запомнил, как после убийства Мирбаха у Смоленского рынка заметил мчащийся автомобиль. «Сидевшие в нем два полуголых человека в упоении что-то кричали и махали шапками. Это были торжествовавшие победу Блюмкин и Андреев», – констатировал он.

Что же касается Дзержинского, то его истинная роль в этом странном мятеже и по сей день остается загадкой. В одном из рассказов Блюмкина о событиях 6 июля (он делал сообщение на заседании исторической секции Дома печати в марте 1921 года, запись секретаря секции) есть и такой эпизод: «Разговор [о подготовке к убийству Мирбаха. – Я. Л.] проходил в кабинете председателя ВЧК. По окончании его Александрович и Блюмкин заметили, что за ширмами спит Дзержинский. Они испугались, что он слышал разговор; однако выяснилось, что он крепко спал и ничего не слышал». Впрочем, кто знает, может быть, сон Железного Феликса и в этот день был весьма чуток. Просто убежденный левый коммунист, принципиальный противник мира с кайзеровской Германией и к тому же человек, чья малая родина, Польша и Виленский край, была оккупирована немцами, он решил не мешать Блюмкину. Полностью исключать такой сценарий было бы слишком самонадеянно.

Ситуацию в ходе мятежа сильно осложняла коалиционность самой Советской власти на тот, первый момент. Войска не пришлось подкупать, склонять к предательству. Некоторые из них и так находились под командованием эсеров (Дмитрий Попов, командующий боевым отрядом ВЧК, главком Восточного фронта Красной Армии Михаил Муравьёв). Почти 30 видных большевиков, включая председателя ВЧК Феликса Дзержинского, оказались арестованы, большая часть войск в столице сохраняла нейтралитет и выжидала, как в 1917-м.

Большевики в долгу не остались, арестовав эсеров, пришедших на заседание съезда Советов, в том числе лидера эсеров Марию Спиридонову. Слово «арест» вообще ключевое в этом восстании. Чёткого плана у восставших явно не было, зато был примерно троекратный перевес в силах. Вместо того, чтобы его реализовать, они упражнялись в арестах. Это создаёт впечатление не столько восстания, сколько отчаянной попытки привлечь к себе внимание, договориться «по-хорошему»: вы принимаете наши условия, мы перестаём бузить.

Кончилось это так же быстро, как и началось. Уже 7 июля латышские стрелки, едва ли не единственное подразделение, сохранившее голову в неразберихе, покончило с восстанием. Левых эсеров объявили вне закона, однако судили не слишком строго. Спиридоновой дели всего год тюрьмы, её соратникам – 1-3 года. Серьёзно карали разве что чекистов, присоединившихся к эсерам, но не Блюмкина – вскоре он издал книгу о Дзержинском и вступил в РКП(б). Кое-кто в ЧК из левых эсэров остался надолго, даже миновав рубеж 1937-го…

Восстание привело к серьёзному расколу в партии. Выходцы из левых эсеров постепенно влились в ВКП(б), а правые эсэры ушли в контрреволюционеры-антисоветчики уже без кавычек — Савинков совершал руками своих террористов теракты и набеги на РСФСР со стороны Польши с остатками белогвардейцев и своих товарищей по партии, пока не был пойман и предан пролетарскому суду в Москве, правда, до окончания суда не дожил — сумел выброситься в окно из знаменитого, первого здания ЧК на Лубянке.

В СССР к 50-й годовщине мятежа эсэров сняли остросюжетный фильм «Шестое июля».

В истеричных телеграммах, рассылаемых эсерами с захваченного во время восстания телеграфа, они называли Ленина и его сторонников контрреволюционерами. Они были правы с точки зрения мировой революции, которая явно в данном случае притормаживалась, поскольку Россия (вот откуда это выражение, которое почему-то ставят в упрёк Троцкому, хотя прозвучало оно не из его уст) не была брошена в костёр её в качестве охапки хвороста — просто тем самым эсэры подписывали исторический приговор отнюдь не Ленину, а самим себе.

Не являясь диалектиками-материалистами, как идеалисты эсэры не понимали что революция ради революции, то есть разрушительный её этап — закончилась, теперь начинается этап социалистического строительства, то есть уже Революция с большой буквы, переустройство социального мира в сторону равенства, устранение всех прежних привилегий буржуазии и дворянства, а на месте их возведение Коммуны с равным доступом ко всем благам цивилизации — но в отдельно взятой стране. Впрочем, и этот тезис появится у Ленина позже — он точно так же, как эсэры, но куда реалистичнее ставил всё время на мировую революцию — однако никогда не ставил всего, последнего…

Глубинное противоречие между левыми эсерами и большевиками – это даже не диктатура пролетариата, земельный вопрос и Брестский мир. Это всё частности. Глубинное противоречие – в отношении к вопросу государственного строительства. Большевики к концу 1917 года из революционеров начали превращаться в государственников, учились брать на себя ответственность за страну, руководствоваться понятиями государственного суверенитета, а не увлекательного (как для тех же эсеров) революционного процесса. Заключение Брестского мира в тех конкретных обстоятельствах, которые были в 1918 году, — ярчайшее тому свидетельство. И в этом смысле они были, безусловно, контрреволюционеры.

К слову, «похабный мир», из-за которого случился весь весь сыр-бор, большевики разорвали уже в ноябре 1918 года, после революции в Германии — от неё-то как раз и ожидая того, чего не было ранее, конвергенции. Это к вопросу о необходимости видеть чуть далее собственного носа для претендующих на власть. Передышка, о которой говорил Ленин, была получена, договор свою роль сыграл. И отправился на свалку.

Иван Зацарин, Ярослав Леонтьев, Дмитрий Чёрный (компиляция)